Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Но задержка оказалась не напрасной. Привел мне Власьев одного из тех, кто возглавлял посольство к Кызы-Гирею. Жаль, второй (дьяк Андрей Иванов) находился в Речи Посполитой, поэтому пришлось довольствоваться беседой с князем Григорием Константиновичем Волконским по прозвищу Кривой.
Как я понимаю, это прозвище на Руси – стандартное для одноглазых. Потерял он свое око давно, аж пятнадцать лет назад, во время сражения со шведами, когда Борис Годунов возвращал Руси земли, разбазаренные Иваном Грозным. О событиях той войны (для затравки, а то больно скованный сидел) и пошла у нас поначалу речь. Спрашивал я с улыбкой, пошучивал, и князь, поначалу рассказывавший неохотно, постепенно увлекся, живописуя, как он разбил шведский отряд, занявший Сумский острог на Белом море, и как позже зорил свейские земли, вернувшись оттуда с богатой добычей.
Ну а далее, когда он окончательно расслабился, чему поспособствовали и пара кубков хмельного медку, я и стал выуживать у него самые незначительные подробности пребывания в Крыму – кто знает, что именно мне пригодится впоследствии. И своего добился. Интересный случай он мне рассказал, произошедший в Бахчисарае.
Пришел к ним как-то один человечек и предложил купить тайные бумаги Кызы-Гирея, якобы написанные ханом собственноручно. Должность человечек занимал немалую, куллар-агасы, то бишь начальник всех нижних придворных чинов во дворце, так что верить ему было можно. Да и текст на листе, выписанный красивой витиеватой арабской вязью, наводил на раздумье, ибо в нем туманно говорилось о тайных ходах, которые глазам не видны, и тайных смыслах, которые умам не даны.
За три дня, даденные им на раздумье, они с дьяком сумели раздобыть через доверенных лиц образец почерка Кызы-Гирея. Сличив его со строками на листе, оставленном куллар-агасы, переводчик твердо заявил, что оба написаны одним человеком. Получалось, огромная цена – по золотому за каждый лист – того стоит, и Волконский решил купить остальное.
Как же он расстроился, когда выяснилось: никаких секретов в приобретенных бумагах нет – одни стихи. Как они позже узнали, поэзией хан увлекается, но творит тайком и сочиненные опусы своим именем не подписывает. Псевдоним себе взял, Газайи, чтоб никто не знал.
Листы они выкидывать не стали, привезли в Москву для отчета. Все-таки уплатили за них золотом и отвалили изрядно, почти двести угорских червонных. По счастью, Годунов-старший, будучи очень доволен результатами посольства – мир продлили – махнул рукой на бесполезную трату денег. Мол, со всяким бывает.
– А впрочем, не такую и бесполезную, – подумав, добавил Волконский. – Я слыхал, по тем листам ныне переводчиков проверяют, насколь хорошо они писанную арабскую речь ведают.
Надо ли говорить, что, отпустив князя, я немедленно метнулся в Посольский приказ и велел собрать и принести мне все переводы текстов этого Газайи, решив вечером внимательно прочитать ханские опусы и прикинуть, как поудобнее использовать их. А пока….
Следующей на очереди была беседа с купцами-мусульманами. С ними я провозился достаточно долго, засыпав разнообразными вопросами, касающимися их веры. Поначалу они смотрели на меня недоуменно. Будь перед ними кто иной, навряд ли состоялся разговор. Однако они знали, кто именно повелел вытащить их всех из застенков и вернуть им изъятые товары, а потому терпеливо отвечали, непонятное поясняли, если я не догонял – подробно разжевывали, а при необходимости цитировали Коран. Думаю, попроси я их, они и молитвы свои для намаза мне надиктовали бы, но это лишнее, все равно не запомню. А вот названия их я записал – мало ли, вдруг понадобится.
Выяснив нужное, я расстался с ними и засел за изучение творений хана. К сожалению, никто в Посольском приказе поэтическим даром не обладал, поэтому стихи в переводе на русский по сути стихами не являлись: обычный текст, притом достаточно коряво написанный. Нечто вроде интернетовского переводчика «Гуся» – не в склад, не в лад и невпопад. Пришлось потрудиться самому, пытаясь привести их в удобоваримый вид. Получилось не ахти, но ничего не поделаешь – я тоже не Пушкин.
Время на них я потратил не зря. Пригодились они, ибо поначалу мне никак не удавалось перевести нашу с ханом беседу в доверительное русло. В немалой степени поспособствовал тому и режим его содержания. Не тюремный, конечно, но достаточно близкий к нему – сотник Гранчак, приставленный для его охраны, слишком буквально воспринял мои слова: «Головой за хана отвечаешь». Гвардейцы его сотни разве по нужде Кызы не сопровождали, а в остальное время следовали за ним, можно сказать, по пятам. Разумеется, тот, что вполне естественно, начал подозревать, будто я не собираюсь сдержать своего обещания в скором времени отпустить его вместе с сыном обратно. Да и мое предсказание насчет скорой смерти не выходило у него из головы.
Приехав, я первым делом распорядился вообще снять первое, самое ближнее кольцо ханской охраны. Ни к чему оно. Тысячный отряд Кызы-Гирея далеко, под Москвой, приближенные его из числа тех, кого я оставил, тоже раскиданы кто где. Словом, ни к чему такие строгости. Подыскал занятие и его сыну Сеферу, вызвав из Москвы кучу специалистов из Ловчего и Сокольничего приказов и распорядившись организовать для паренька отменную охоту. А по поводу приставленного к нему десятку спецназовцев пояснил, что они предназначены исключительно для его безопасности, не более. Все-таки охота, мало ли.
Но хану мой приезд настроения не улучшил. Так и остался мрачным, несмотря на снятую охрану – переживал сильно. Оно и понятно. Хороший хан – тот, кто водит своих воинов в удачные походы, а у него что? И вид у него был – краше в гроб кладут. Сплошная тоска, апатия и депрессия. Даже с лица мужик спал, изрядно похудев, ибо ел весьма мало – воробей больше склюет.
А когда он узнал от меня, какая смерть ему уготована, помрачнел пуще прежнего. Еще бы! Скончаться от чумы само по себе страшно, а для воина осознание, что ему суждено не погибнуть в бою от вражеской сабли, но умереть, лежа в постели и мучаясь от невыносимых болей, вдвойне неприятно.
Не-ет, старина, так дело не пойдет. С таким настроением не договоры с союзами заключать, а на поминках сидеть да мед ведрами хлестать. Или водку. А потому для начала давай-ка займемся с тобой психотерапией.
И я принялся разглагольствовать о постоянно вращающемся колесе фортуны, то опускающем человека, погружая его в пучину бедствий, то вновь возносящем на небывалую высоту. Взять к примеру меня. Вроде недолго я пробыл на Руси, два с половиной года, а посчитать все бедствия и невзгоды, выпавшие на мою голову за такое малое время и список получится о-го-го. Сам посуди, великий хан: пять раз я успел посидеть в остроге, дважды меня чуть не расстреляли, а кроме того колебались, то ли отрубить мне голову, то ли сжечь на костре. Начались же мои скитания по русской земле с того, что меня вообще чуть не съели. Да, да, я не шучу и не преувеличиваю.
А конечный итог? Вот он я, жив и невредим, и ныне стал, можно сказать, калгой у своего государя. А почему? Да потому что никогда не унывал, твердо зная: выход имеется в любом лабиринте, а колесо фортуны меж тем продолжает вращаться и надо немного обождать, а там непременно наступит очередной подъем. Но, разумеется, одного ожидания мало – надо и самому бороться. У меня даже девиз такой: бороться и искать, найти и не сдаваться.
Да и многие философы считают в точности как и я. Вот, к примеру, довелось мне как-то читать некую чудесную вещицу под названием «Долаб [55] », где человек спрашивает у мельничного колеса, называя его «братом», почему он так измучен и жалок. А в ответ слышит….
55
В переводе с татарского мельничное колесо.