Бизнес
Шрифт:
Я вытащила ее из кармана, на мгновение сжала в пальцах и протянула девочке. Дулсунг кивнула, а потом подставила обе ладошки. Она расцвела улыбкой и потянулась ко мне. Я все еще сидела на корточках; мы обнялись. Талисман, зажатый в правом кулачке, упирался мне в затылок.
Пришло время расставаться.
Я улетала так же, как прилетела: в одиночестве, с двумя пилотами. Когда земля осталась внизу (к ней неумолимо тяготел и мой желудок), я оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на тех, кого покидала, но теперь, после разворота, за окном иллюминатора можно было увидеть лишь толщу мрачного облака да снежные вихри.
Перелет оказался просто чудовищным. Мы, конечно, добрались до места
Я лишилась обезьянки-нэцке. Мыслимое ли дело? Ладно, не важно. В тот момент мне казалось, что иначе поступить нельзя. Да и теперь тоже. Ведь я могла просто-напросто забыть ее в спальне – тогда ее все равно не оказалось бы рядом во время полета. Человек суеверный, видимо, рассудил бы, что обезьянка хотела остаться в Тулане. Фрейдисты... ладно, не важно, что сказали бы фрейдисты. Люс как-то меня спросила: «Ты фрейдистка»? А я ответила: вовсе нет, я – ненавредистка.
В воздухе, мысленно прощаясь с жизнью, я поймала себя на том, что поглаживаю шелковый цветок, закрепленный в петличке. Рука чуть было не отдернулась сама собой, когда в голову стукнуло: эй, нашла себе четки, что ли? Я посмотрела на свою руку, как на посторонний предмет. А потом стала твердить: да нет же, это идет из детства. Это не от суеверия, а просто для спокойствия.
Не один ли черт? – подумалось мне.
Конечно, по-настоящему суеверный человек решил бы, что обезьянка знала о неминуемой гибели самолета в горах, но, даже перейдя к новому владельцу, помогла нам сесть на твердую землю.
Самолет рухнул в очередную воздушную яму, потом будто натолкнулся на незримую стену. Я обеими руками вцепилась в хлипкие подлокотники. Какое уж тут спокойствие, мать твою...
Дальше – на «Гольфстриме». От Силигури до Лидса -Брэдфорда: запросто, каких-то восемь часов лету; долетели бы и быстрее, если бы не сильный встречный ветер. Мне казалось, мы должны где-нибудь заправиться, но нет. В салоне, обшитом панелями теплого красного дерева, меня ждало большое, удобное кожаное кресло; туалетная комната сверкала позолотой и мрамором; в носовом отсеке работал в высшей степени профессиональный экипаж, а рядом со мной ненавязчиво хлопотала приветливая стюардесса, предлагая холодные и горячие закуски, а также всевозможные напитки, которые на земле сделали бы честь любому элитному ресторану; у меня под рукой были свежие газеты и журналы – включая женские, самые последние, а пульт дистанционного управления открывал доступ ко всем мыслимым и немыслимым телеканалам. Я внимательно ознакомилась с новостями. Да, кстати, за все время перелета нас ни разу не тряхнуло.
Я сменила туланский наряд на строгий деловой костюм с белой блузкой и надела туфли, в которых не стыдно было зимой войти в палату европейской больницы. Цветок, подарок Дулсунг, перекочевал во внутренний карман. Стоя перед огромным, ярко освещенным зеркалом над мраморной раковиной, я почувствовала, как во мне проснулась алчность, притуплённая муками перелета Тун – Силугури; она твердила: хочу такой же самолет! Я и не подозревала, что взрастила в себе такое ненасытное существо; заглянув ему в любопытные глаза, я только покачала головой: к чему эта ненужная расточительность, позорная кичливость. Однако стоило моей заднице – которой временами доводилось терпеть похлопывания, но ничего более – коснуться мягкого сиденья, как полусферы сознания благополучно примирились и мгновенно погрузились в сон.
Открыв глаза, уже над Северным морем, я посмотрела вниз, на нефтяные факелы
Я зевнула и поднялась с места, чтобы пройти мимо улыбающейся стюардессы – бросив ей на ходу «благодарю вас» – в туалетную комнату, где можно было расчесать волосы и спокойно подкраситься.
Как ни досадно, в аэропорту Лидса -Брэдфорда произошла небольшая заминка из-за нерасторопности таможенников, но потом шофер быстро домчал меня на арендованном «мерседесе» (с непростительно жестким задним сиденьем) до дверей больницы. На открытом воздухе было странно тяжело дышать. В Силигури я этого не заметила, но сейчас ощутила в полной мере.
Время было позднее. Как только мы вылетели из Силигури, я через Мэрион Крэстон сообщила врачам о своем скором прибытии, но никто не мог поручиться, что я застану дядю Фредди в живых. Когда я вошла в отделение интенсивной терапии, меня попросили отключить мобильный телефон. Мне дозволили взглянуть туда, где лежал дядя Фредди – сухонький, бледный до желтизны, перебинтованный, спрятанный за нагромождением аппаратуры, проводов и трубок, но тут же приказали тихо выйти, потому что он наконец-то заснул – впервые с момента поступления в больницу. Ему передали, что я уже в пути; возможно, после этого он и сумел уснуть. На меня разом нахлынули нежность, гордость и жалость.
Ни Мэрион Крэстон, ни загадочной дядиной пассии, вызванной из Скарборо, поблизости не оказалось – они уже отбыли в гостиницу. Я спросила, имеет ли смысл остаться в больнице на ночь. На борту «Гольфстрима» мне удалось отдохнуть и хорошо выспаться, так что перспектива ночного дежурства меня не страшила, но врач сказал, что лучше будет прийти с утра. Как мне показалось, в его голосе появилось чуть больше оптимизма. Выждав с полчаса и убедившись, что дядя Фредди и впрямь крепко спит, я ушла. Мне все еще было неспокойно, я выходила из дверей больницы с чувством обреченности, опасаясь, что он может умереть во сне, так и не перемолвившись со мной ни единым словом.
Потом на «мерседесе» – в Блискрэг. Мисс Хеггис заплакана, с трудом сдерживается. Дом удручающе пуст. В другое время меня бы заколотил озноб, но после Тулана чувство холода притупилось. В доме тепло, но нестерпимо пусто и одиноко.
Среди ночи я вскочила: мне приснилось, что я погружаюсь в теплую воду. Где я? В тепле. В теплом помещении. Но не в Туне. Рука потянулась к фонарику, будильнику и обезьянке, но я тут же опомнилась. Это же моя комната в Блискрэге, в графстве Йорк. Дядя Фредди. Я лежала на спине, глядя в темноту, размышляя, к чему был этот сон и не позвонить ли в больницу – вдруг наступил кризис. Но у врачей был номер здешнего телефона: случись что-нибудь серьезное, они бы сообщили мисс Хеггис или мне. Лучше не надоедать им понапрасну. Ему полегчало. Он уснул. Он выкарабкается. Мне захотелось достать обезьянку.
Между будильником и фонариком ее не было. Как же я забыла: она теперь у Дулсунг, на другом конце света. Оставалось только надеяться, что девчушка не даст ее в обиду. Вообще-то говоря, место между будильником и фонариком не пустовало: его занял маленький самодельный цветок.
– Кейт, девочка моя.
– Дядя Фредди. Как ты?
– Паршиво. Машину разбил – ты, поди, знаешь?
– Знаю, знаю.
Во время завтрака раздался телефонный звонок: из больницы сообщили, что дядя Фредди проснулся и хочет меня видеть. Машину должны были подать только через полчаса, и я предложила мисс Хеггис, чтобы мы поехали к нему вместе, на ее стареньком «вольво». Но она только покачала головой: ее никто туда не приглашал.