Бизнес
Шрифт:
Привет с Горизонта Потерянных Событий, Стивен.
Катрин, я слышал насчет Фредди Ферриндональда. Ты успеешь вернуться, чтобы его повидать? Чем могу быть полезен?
Вылетаю завтра, если погода позволит. Расскажи, что говорят в фирме. Какие-нибудь подробности известны?
Так и знал, что ты спросишь; навел кое-какие справки. Вечером он выехал куда-то в сторону побережья – не иначе как в Скарборо. Дорога была скользкая, он не вписался в поворот и врезался во встречную машину. Все бы обошлось, но в его допотопной колымаге не было ремней безопасности; он, судя по всему, вылетел через ветровое стекло и застрял в ветвях то ли дерева, то ли кустарника. Множественные черепно-мозговые
Значит, у дяди Ф. была дама сердца. Что ж, этого следовало ожидать. Ладно, спасибо за информацию. Его опекает кто-нибудь из наших, с кем можно связаться?
Да, некая Марион Крэстон, Пятый уровень, из «ГСМ». Она дежурит у его постели. Или где-то поблизости. На случай, если он захочет изменить завещание, так я понимаю, а может, просто как представитель компании.
(«Галлентайн Сидан-Мюэль» – Лондон, Женева, Нью-Йорк, Токио – адвокатское бюро. Полностью принадлежит нам.)
Вот спасибо. Как ей позвонить?
Набрав номер больницы в Лидсе, я попросила соединить меня с Марион Крэстон. От ее юридических разглагольствований толку было немного. В общем и целом, она подтвердила то, что мне сообщили ранее. Линия работала без помех, и я слышала, как она щелкает «мышью» и стучит по клавиатуре, рассеянно отвечая на мои вопросы. Это было достаточно неприятно.
Я повесила трубку и хотела уже звонить в управление, чтобы ее заменили кем-нибудь более подходящим, но тут же подумала, что просто вымещаю свою досаду. Мне и самой доводилось так поступать (впрочем, не с теми, кто стоит выше меня, – руководству я неизменно выказывала должное уважение). Но какого черта? Надо же понимать человеческие чувства.
– А, это опять ты? Решила попросить телефон моего психоаналитика?
– Нет, я не за этим. Послушай, у меня беда. Я рассказала Люс, что случилось с дядей Ф.
– У них машины без ремней безопасности? Господи прости. Туманище, видно, был будьте-нате, а, хозяйка?
– Прекрати, сделай одолжение. Старик одной ногой в могиле, а ты паясничаешь.
– Пардон, больше не буду.
– Машина у него коллекционная. Была. Потому и без ремней.
– Ладно, я уже повинилась. Не выпускай шипы, британская роза. Скажи, почему старик требует тебя к себе? Разве вы с ним так уж близки?
– Еще бы. Можно сказать, он мне как отец.
– Нечего сказать, отец: за высоким забором, с молчаливым уговором, виски на крыльце и ухмылка на лице. Не тот ли это старикашка, что тебя оглаживал?
– Это у вас в Силиконовой Долине модное словцо? Или ты, в тщетной попытке изобразить британский говор, путаешь «оглаживал» и «поглаживал»?
– Отвечай, когда спрашивают.
– Не надоело? Это мой дядя Фредди, который может любя похлопать меня пониже спины. Точка. Он добрый старикан и, похоже, сейчас лежит при смерти за шесть тысяч миль отсюда, но мне придется ждать битых десять часов, пока можно будет к нему вылететь; я, как дура, позвонила тебе, надеясь встретить хоть толику сочувствия, однако вместо этого...
– Ладно! Ладно! Раз ты говоришь, что он – не растлитель...
– Боже, опять ты за свое? Я сейчас трубку повешу.
– Не смей! Иначе я тебя саму повешу! Алло! Алло!
В моих снах, во мраке холодной ночи, дул резкий восточный ветер.
Позже, когда королева уснула, Миу ненадолго вышел на террасу, а затем прокрался обратно в опочивальню и распахнул стеклянные двери с западной стороны; королева заворочалась и забормотала, но не проснулась, и тогда, на глазах у Джоша Левитсена и маленькой фрейлины, Миу/Уокер распахнул все восточные окна и двери, чтобы впустить ветер.
Полог раздулся гигантским парусом; он натянулся, подобно лиловому спинакеру, да так, что стойки и карнизы балдахина стали гнуться и скрипеть. Королева-мать, еще не вполне очнувшись ото сна, разомкнула веки как раз в тот миг, когда ложе стронулось с места. Исполинские статуи в блестящих доспехах смотрели сверху вниз; стружки облезлой позолоты злорадно перешептывались на сквозняке, гулявшем в опочивальне; толстощекая луна сверкала в безоблачном ночном небе, освещая космос и отражаясь в завитках позолоты, которые колыхались, становились все длиннее, отрывались и летали по темной комнате, как причудливый серпантин.
Ложе покатилось по рельсам. Миу/Уокер счел, что оно едет слишком медленно, и, упершись в его раму с восточной стороны своими могучими ручищами, придал ему ускорение. В окружении золотисто-голубоватых завитков ложе устремилось в ночь. Королева-мать завопила, колеса докатились до того места, где кончались рельсы, но не нашли стопора. Ложе загрохотало по камням, высекая искры; балдахин, шнуры, драпировки и полог развевались и хлопали на ветру. Скорость росла, колеса скрежетали, королева-мать визжала, ложе ударилось о стену террасы, протаранило кладку и устремилось наружу, в черную бездну.
Каким-то чудом Миу/Уокер ухватил ложе за самый край, но не удержал и поплыл следом, а дядя Фредди, привязанный ремнями, трубками и проводами, с криком обрушился в ночь. Я проснулась в холодном поту. Посмотрела на часы. Прошло каких-то двадцать минут. Уж лучше лежать без сна и предаваться мрачным мыслям.
Дядя Фредди. Сувиндер. Стивен. Жена Стивена.
С гнетущим, пренеприятнейшим чувством вины я осознала: как хорошо, когда нужно действовать, а не принимать решение. Мне вспомнилось, с каким ощущением я школьницей в одиночку возвращалась из Италии, получив известие о смерти матери. Слез не было: я словно окаменела, попала в непроницаемый кокон и даже, как могло показаться, обрела способность заглушать чужие голоса. Помню только рокот реактивных двигателей и белый след, который тянулся над Альпами, над проплывающей далеко внизу землей.
У меня заложило уши; я почти оглохла. Стюардессы были вежливы и предупредительны, но, наверно, решили, что я слабоумная и просто не понимаю с первого раза. Я и впрямь не различала их слов. У меня звенело в ушах от рокота двигателей и от давления на барабанные перепонки. Из-за этого я и погрузилась в кокон, который не пропускал другие звуки.
В те годы пассажиры самолета были отрезаны от мира – не то что в наши дни. Сейчас можно, не вставая с места, позвонить по телефону, а тогда, поднявшись в воздух, человек отгораживал себя от всех и вся. Пассажиров, занявших свои места, никто не мог потревожить, если не принимать в расчет ничтожно малую вероятность того, что кто-то дозвонится до авиадиспетчеров и вытребует, чтобы его соединили с пилотской кабиной. Время перелета было полностью в твоем распоряжении, свободное от обязанностей, которые возникают только на земной тверди, не связанное с делами – словно специально предназначенное для размышлений над жизнью и ее сложностями.