Благие намерения

Бергман Ингмар

Анна.А мой брат лишен элементарнейшей чувствительности. Вообще-то это грех.

Эрнст.Не понимаю, о чем ты.

Анна.Вот именно. Именно так!

Они идут под ласковым дождичком летней ночи. Анна в середине, маленькая, кругленькая, по бокам статные молодые люди. Они двигаются неторопливо, взявшись под руки. Ни единый уличный фонарь не портит ночи. Они останавливаются и прислушиваются.

В кронах деревьев шуршит дождь.

Анна.Тихо.

Слышите? Соловей.

Эрнст.Не слышу никакого соловья. Во-первых, здесь их нет, слишком далеко на севере, а во-вторых, после Иванова дня они не поют.

Анна.Да тихо же. Помолчи немного.

Хенрик.Да, пожалуй, это соловей.

Анна.Эрнст, прислушайся как следует!

Эрнст.Анна и Хенрик слышат соловья в июле. Вы погибли. ( Прислушивается.) Черт меня задери, если это и правда не соловей.

В два часа ночи за светлой роликовой шторой в комнате для прислуги вспыхивают зарницы. Время от времени доносятся слабые раскаты грома. Шумит дождь, то припуская сильнее, то ослабевая и едва накрапывая. Иногда вдруг делается так тихо, что Хенрик слышит удары собственного сердца и ток крови в барабанных перепонках. Впрочем, ему не спится, он лежит на спине, подложив руки под голову, с широко раскрытыми глазами: вот так, вот как, оказывается, может быть. Даже для меня, Хенрика! Дверь в надежно запертую прежде комнату распахивается все шире и шире, до головокружения.

Вот какое-то движение на кухне, вот отчетливо скрипит дверь, это не сон. В светлом четырехугольнике стоит Анна, лица ее он не видит, она еще не раздевалась.

Анна.Спишь? Я так и знала, что не спишь. Я подумала — зайду к Хенрику и объясню, как обстоит дело.

Она по-прежнему неподвижно стоит в проеме дверей. Хенрик затаил дыхание. Это серьезно.

Анна.Я не знаю, Хенрик, как мне быть с тобой. Это плохо, что ты здесь, со мной. Но намного, намного хуже, когда тебя со мной нет. Я всегда…

Она в раздумье замолкает. Сейчас, наверное, полная откровенность — вопрос жизни и смерти. Хенрик собирается рассказать о своей растерянности, о запертой и открытой комнатах, но это слишком запутанно.

Анна.Мама говорит, что самое важное в жизни — уметь обуздывать свои чувства. Я всегда хорошо с этим справлялась. И, кажется, стала немного самоуверенной.

Она отворачивается и отступает на шаг. И тут предрассветный свет из кухонного окна освещает ее лицо, и Хенрик видит, что она плакала. Или, возможно, плачет. Но голос спокойный.

Анна.Нельзя… Мама и другие, мои сводные братья, например, говорят, что я унаследовала от папы и мамы

большую разумность. Я всегда гордилась, когда меня хвалили за то, что я такая разумная. Я считала, что так вот и должна выглядеть жизнь, и я хочу, чтобы она такой была. Мне поистине нечего бояться. ( Молчание, долгое молчание.) А сейчас я боюсь, или, говоря честно, если то, что я чувствую, — страх, значит, я боюсь.

Хенрик.Я тоже боюсь.

Он вынужден прокашляться. Голос засох, но где-то по пути. Сейчас, в эту минуту, у него останавливается сердце, пусть на какую-то долю секунды, но все же.

Хенрик.Кстати, у меня остановилось сердце. Вот прямо сейчас.

Анна.Я знаю, Хенрик, что это такое. Мы на пороге решающего момента, представляешь себе, как все это странно и загадочно? И тогда время останавливается, или нам кажется, будто время или «сердце», как ты выражаешься, останавливается.

Хенрик.Что же нам делать?

Анна.Собственно говоря, есть две возможности. ( Деловито.) Либо я говорю: иди своей дорогой, Хенрик. Или же: приди ко мне в объятия, Хенрик.

Хенрик.По-твоему, оба варианта плохи?

Анна.Да.

Хенрик.Плохи?

Анна.Вопрос жизни и смерти.

Хенрик.А нельзя нам чуточку поиграть?

Анна.Между прочим, я совсем не знаю, что ты за человек.

Хенрик.Вполне нормальный.

В голосе слышится ужас, комический ужас. Хенрик мало знает себя, никогда не знал и никогда не узнает. Анна, улыбаясь, качает головой: видишь, насколько это опасно! Она переступает порог, входит в комнату и, усевшись в ногах у Хенрика, расправляет юбку. Хенрик садится в кровати.

Анна.По-моему, ты ничего ни о чем не знаешь. Мне кажется, ты в затмении, не могу сейчас подобрать другого слова.

Хенрик( едва слышно). В затмении?

Анна.Ты только все время повторяешь мои слова. Скажи, чего ты хочешь.

Хенрик.Сейчас скажу. У меня никогда, я повторяю — никогда, клянусь, это правда, никогда в жизни не было такого дня, такого вечера и такой ночи, как эти день, вечер и ночь. Я клянусь. Больше я ничего не знаю. Я сбит с толку, благодарен, и мне страшно. Я хочу сказать, что все это у меня отнимут. Так всегда бывает. Так было всегда. И я останусь с пустыми руками, это звучит мелодраматично, но это так. Я просто-напросто хочу сказать: за какие заслуги мне выпало то, что я пережил сегодня? Понимаешь, Анна? Вы с Эрнстом живете в своем собственном мире, не только в материальном отношении, но и во всех остальных. Для меня недоступном. Понимаешь, Анна?