Благие намерения

Маринина Александра

– Я узнаю это лицо, – сказал он, – примерно так я выглядел в двадцать восьмом году, когда Юленька похоронила второго мужа, вдовствовала и приняла мое приглашение пойти на концерт итальянского баритона. Много лет до этого она отказывала мне, куда бы я ее ни звал, а тут – согласилась! Я был так счастлив! Ну, морщин и седины, конечно, прибавилось, но лицо я узнаю. Мне казалось, что я его утратил навсегда, а ты сотворила чудо: разглядела его и вернула мне. Твой талант, деточка, не в том, что ты аккуратно стрижешь, а в том, что ты умеешь возвращать

людям красоту их лиц.

Тамара и сама видела разительную перемену, произошедшую с Бобневичем, и была счастлива оттого, что впервые получила оценку своей работы от другого человека и подтверждение реальности своей самой заветной мечты.

– А давайте-ка я у вас приберусь, – осмелела Тамара, – а то живете в грязи, как свинья. И буду теперь приезжать раз в неделю и наводить у вас порядок.

Михаил Михайлович ее порыв одобрил, поблагодарил, но убедительно попросил бумаги и книги на письменном столе не трогать: он работает, и перекладывать и путать ничего нельзя.

Так и сложилась их дружба, во многом сформировавшая Тамарину отнюдь не детскую систему взглядов. Девочка не боялась спорить с Бобневичем, пыталась доказывать ему свою правоту, но внимательно вникнув в его объяснения, обычно в конце концов сдавалась и принимала его точку зрения.

* * *

– Н-да, – Камень слегка поерзал на промокшей земле, что в переводе должно было означать покачивание головой, – повезло девчонке. Вот уж повезло так повезло. Сначала Юлия Марковна, потом этот Кощей Бобневич. Мало кому в детстве так везет, чтобы рядом оказались два умных, да что там умных – мудрых человека, которым не жаль времени и сил на то, чтобы вкладывать в детский умишко вполне взрослые рассуждения. Обидно, понимаешь.

– Чего тебе обидно? – недоуменно спросил Ворон, изрядно притомившийся от длинного и подробного пересказа и мечтающий о чем-нибудь жирненьком для смазки горловых связок.

– Да то и обидно, что Тамаре-то эти учителя не больно и нужны, у нее свои мозги отлично работают, и от природы она не склонна доверять общепринятым суждениям, любит до всего своим умом доходить. Она и так не пропадет. А вот Любаше мудрые наставники очень пригодились бы. Жаль, ей-крест. И почему всегда так: кому не очень нужно – тот обязательно получает, а кому действительно надо – тому не достается.

– Деньги к деньгам, – многозначительно изрек Ворон. – Так, кажется, у людей принято говорить? Между прочим, я там еще одну интересную вещь высмотрел, но, если ты меня немедленно не отпустишь питаться, я тебе не расскажу.

– Расскажи – и лети за питанием.

– Нет, – заупрямился Ворон, – у меня в горле першит, и клюв пересох. Я тебе что, бесплатное радио – часами вещать без подзаправки? Хотя что я говорю, ты ж радио в глаза не видел. Короче, нет питания – нет рассказа, вот тебе мое последнее слово.

Ворон обожал всяческие ультиматумы, они делали его сильнее и могущественнее в собственных глазах.

– Хорошо, – вздохнул Камень, – лети, набивай свою ненасытную утробу.

А я потерплю, что мне еще остается? Я старый больной Камень, никому не нужный, всеми брошенный, всеми забытый, и помыкают мной все, кому не лень, пользуются моей беспомощностью и покладистостью. Лети, лети, оставляй меня одного в тоске и печали, давай, лети, эгоист несчастный.

Это был проверенный способ увильнуть от ультиматума и пробудить в Вороне жалость и чувство вины. Требуемый эффект был достигнут – Ворон смутился и стушевался.

– Да я быстренько, перехвачу чего-нибудь на лету – и сразу назад, ладно? Ты и соскучиться не успеешь, как я вернусь. Хорошо?

Он слетел с ветки, приземлился рядом с Камнем и просительно заглянул ему в глаза, словно прощение вымаливал.

– Ладно, – пробурчал Камень, ужасно довольный тем, что снова удалось одержать верх над старческими капризами друга.

Стоило Ворону отлететь метров на сто, как рядом послышалось знакомое шипение:

– А я знаю, что он тебе хочет рассказать.

– Змей, дружище! – обрадовался Камень. – Я уж боялся, что ты наши края покинул.

– Не покинул пока, как видишь. Что-то мне неможется в последнее время, хворь какая-то одолела, что ли? Так я тут лежу под гнилым дубом и слушаю байки нашего крылатого вестника с полей и огородов. Слух у меня, слава богу, отличный, так что лежу я достаточно далеко, чтобы он меня не учуял. А когда хвороба отпускает маленько, я уж ползу за дополнениями и уточнениями. Ну что, рассказать тебе, какой секрет наш Штирлиц припас?

– Штирлиц? Это кто ж такой будет?

– Кино такое было про шпионов, Штирлиц – советский разведчик, работал в тылу у немцев во время Второй мировой войны. Я однажды куда-то в семидесятые годы в СССР залез, не помню уж, чего мне там было надо, а вся страна по телевизору про Штирлица смотрит. Ну и я посмотрел, целых пять серий, на большее у меня терпения не хватило, ты же знаешь, я не любитель сериалов, не то что этот твой добытчик информации, он-то как попадет куда-нибудь, где сериал показывают, так его за хвост не оттянешь, так и будет торчать на ветке или на подоконнике, пока все сто пятьдесят серий до конца не досмотрит. А потом к тебе возвращается и пересказывает, дурень лапчатый. В настоящей жизни столько всего интересного можно увидеть – а он кино смотрит, балбесина пернатая. Ну так я не понял, рассказывать или нет?

– Ну конечно, рассказывай, только быстрее, не тяни, а то Ворон вот-вот вернется. Тебя учует – скандалить начнет.

– Так вот, – торжественно прошептал Змей, – черная старуха в самом деле существует.

– Какая черная старуха?

– Да ты забыл, что ли? Черная старуха, про которую ребята у костра любят рассказывать, ну, которая в лесу за маленькими мальчиками гоняется. Аэлла-то всех пугает, особенно малышей, а Андрей Бегорский только смеется и говорит, что черная старуха – это нелепая детская страшилка и никакой такой старухи в лесу и в помине нет. А она есть! Вот.