Благие намерения
Шрифт:
– А как же твои занятия в институте?
– Подумаешь, прогуляю.
– Не попадет?
– Да и пусть попадет, – спокойно ответила Люба и сама себе удивилась. Еще недавно Тамара говорила ей: «Да и пусть накажут», и слова эти казались Любе совершенно невероятными, неправдоподобными. Ну как это так – пусть накажут? Все люди стремятся избежать наказания, а Тамаре все равно. Теперь Люба вдруг ясно поняла, как это может быть, когда наказание кажется пустым, несущественным и не имеющим ровно никакого значения. Права была Тамара, когда есть цель, когда
Люба почему-то думала, что всю дорогу до ее дома Родик будет говорить о своей утрате, о горе и боли, которые он испытывает, но он, против ожиданий, завел разговор о каких-то посторонних вещах, о новом номере журнала «Юность», о том, что Михаил Ботвинник уступил звание чемпиона мира по шахматам Тиграну Петросяну, а наши спортсменки Гаприндашвили, Зворыкина и Затуловская победили на женской шахматной Олимпиаде, о Мартине Лютере Кинге и его походе на Вашингтон, об Андрее Бегорском, которого забрали в армию и который пишет оттуда ему, Родику, очень смешные письма.
Перед самой дверью он снова поцеловал Любу в щеку, уже во второй раз.
Дома она стала раздеваться и вдруг увидела себя словно со стороны: кремовое вычурное платье, яркая брошка – какая глупость, господи, какая нелепость, трудно придумать более неподходящий наряд для пребывания в семье, где только что умер человек. Надо было не выскакивать из дома сломя голову, а хотя бы переодеться во что-нибудь скромное и темное. Но она ведь не знала, что Евгений Христофорович умрет, она собиралась в театр…
– Ну, как балет? – спросила Зинаида. – Понравилась Плисецкая?
– Я не была на балете. У Родика папа умер.
Зинаида принялась было плакать, но быстро успокоилась и выразила готовность завтра отпроситься на работе и ехать к Кларе помогать, на что Люба ответила, что помогать не нужно, все необходимое уже сделано или будет сделано завтра.
– Знаешь, Бабаня, – сказала Люба бабушке, – твои уроки мне очень пригодились сегодня. Спасибо тебе.
Анна Серафимовна ничего не ответила, только погладила внучку по голове.
Весь следующий день Люба занималась подготовкой к похоронам, вместе с Родиком получила и отвезла в деканат свидетельство о смерти, потом ходила по магазинам и ездила на рынок, закупая продукты и спиртное. Вторник она вместе с Кларой Степановной и двумя ее подругами провела на кухне у Романовых, резала салаты, мариновала мясо, варила кисель, пекла блины. Людей на поминки ожидалось много, человек сорок, если не больше, и они с Родиком пошли по соседям просить стулья, посуду и приборы. Похороны были назначены на среду.
Когда закончили с готовкой, Люба вымыла посуду и привела кухню в первоначальное состояние чистоты и идеального порядка. Подруги Клары Степановны уже ушли, время было позднее, она постаралась побыстрее все закончить и тоже ехать домой.
– Люба, – Родик появился на кухне так неожиданно и тихо, что она вздрогнула, –
– Зачем? – удивилась она. – Метро еще ходит, и автобусы тоже, я доеду, ты не беспокойся. В крайнем случае такси поймаю, у меня есть деньги.
– Не в этом дело, – он отвел глаза и замялся. – Я хочу, чтобы ты осталась.
– Зачем? – повторила она. – Что-нибудь нужно сделать? Мы что-то забыли?
– Да нет же! Я просто прошу тебя остаться.
– Но зачем?
– Я… боюсь.
– Чего ты боишься?
– Вот завтра мы придем туда… а папа там лежит в гробу… мертвый… холодный… Я боюсь. Не оставляй меня, Любаша, мне с тобой легче.
– Конечно, я останусь, – сразу же согласилась Люба. – Только надо домой позвонить, предупредить.
– Мама позвонит, поговорит с твоей мамой, так будет лучше.
– Ну хорошо, – пожала плечами Люба.
Мама так мама, какая разница, кто позвонит.
– Где мне спать? – спросила она. – В гостиной?
– Да, мама тебе постелит. Давай чайку выпьем.
Клара Степановна, сославшись на головную боль, ушла в спальню, накапав себе в мензурку успокоительного. Люба и Родик долго пили чай с печеньем Любиного изготовления, пока она не почувствовала, что засыпает, сидя на стуле.
– Пойдем спать, а то завтра трудный день, – предложила Люба.
Родик покорно встал и отправился в свою комнату. Люба улеглась в гостиной на диван в уверенности, что заснет, как только прикоснется головой к подушке, но уснуть отчего-то не удавалось. То ли место было чужим и непривычным, то ли она тоже волновалась перед завтрашними похоронами, но сна все не было, а была только какая-то болезненно-тяжелая одурь от физической усталости. Она все ворочалась с боку на бок, когда стеклянная двустворчатая дверь гостиной тихо приоткрылась.
– Люба, ты спишь? – послышался едва слышный шепот.
– Нет. А что случилось?
Родик, закутанный в плед, медленно вошел в комнату и сел на край дивана.
– Мне страшно. Поговори со мной. Когда ты со мной разговариваешь, мне легче.
Люба откинула одеяло, села рядом с ним, прижала его голову к своей груди и начала баюкать, как ребенка…
– Вот тут-то наконец все и случилось, – удовлетворенным тоном закончил Ворон очередную часть повествования.
– Что случилось? Он ее в губы поцеловал?
– Да все случилось, остолоп! Все, понимаешь? Короче, что надо – то и случилось. В общем, на следующий день они Христофорыча схоронили, и Люба на поминках была в роли молодой хозяйки, и все это восприняли как должное, и Романовы, и Головины. А через месяц, в конце ноября, Родик и Люба решили пожениться. Свадьбу назначили на июль, аккурат после летней сессии. В феврале Любе исполнится восемнадцать, тогда и заявление подадут. Регистрироваться планируют в Грибоедовском дворце, его как раз только недавно открыли, чтоб все честь по чести. Марш Мендельсона, лестницы, покрытые коврами, белое платье с фатой – кр-р-расота!