Благие намерения
Шрифт:
– Точно. Не хотел. Орал, истерики закатывал, по полу валялся. Баба Соня опять выступила с инициативой оставить ребенка дома на ее попечении, но тут уж Люба проявила твердость. Во-первых, баба Соня уже весьма и весьма немолода, а парнишка становится с каждым днем сильнее и проворнее, ей за ним на улице не угнаться будет, а во-вторых, ребенок должен расти в коллективе.
– Неужели сама додумалась? – не поверил Камень.
– Ну да, щас! – фыркнул Ворон. – Додумается она, когда дело идет о ее ненаглядном Николеньке. Это Николай Дмитрич ей мозги вправил. Ну и Тамара, конечно, тоже свою лепту внесла. Дед Николай вообще был единственным человеком, кто по достоинству оценил эту бабскую вакханалию вокруг дитяти, но на то, чтобы спокойно поговорить с дочерью и зятем и все обсудить, у него не было ни времени, ни сил, он был уже очень большим начальником и почти все время проводил на службе, даже в выходные дни, поэтому он мог только время от времени стучать кулаком по столу и кричать на Зинаиду, мол, бабы, дуры, что вы творите, вместо того чтобы растить мужика, вы растите мамсика, который сядет вам на шею и ножки свесит. Ну и насчет
– Ну и как, выправился?
– Ну прямо! Только хуже стало. В садик-то ходить пришлось, хоть он и не хотел, а куда деваться? И он нашел способ снова стать самым-самым единственным. Мальчонка-то врать научился тогда же, когда и говорить, а чуть погодя овладел наукой лести и подлизывания. С бабками натренировался, понял, что помогает, и пользовался вовсю. Ну вот ты представь, баба Соня ему чего-нибудь не разрешила, так он не настаивает, не бьется в истерике, а делает вид, что смирился, и занимается чем-нибудь другим, а потом подходит к ней, утыкается в коленки, обнимает за ноги и говорит: ты, мол, бабулечка, у меня самая лучшая, самая красивая, и пахнет от тебя так хорошо, ни от кого так не пахнет, как от тебя. А она ему в ответ: ты моя кровиночка, ты моя золотиночка, иди сделай то, что я тебе не разрешила. Конфетку съешь, суп не доедай, с коробочкой поиграй, телевизор включи, одним словом, молодец, возьми на полке пирожок. Мозги-то у парня были отличные, и развит он не по годам, соображает быстро, но в основном в свою пользу. Он и с воспитательницами в детском саду приноровился таким же манером обходиться. Марь-Иванна, вы такая красивая, вы такая справедливая, вы такая добрая, вы мне как мама, даже лучше, и так далее. Ну и само собой, когда дети ракету нарисовали, Марь-Иванна во всеуслышанье объявляет, что самый лучший рисунок сделал Коля Романов. И когда дети готовятся к новогоднему утреннику, то Коля Романов будет играть самую главную роль, потому что у него лучше всех получается текст произнести и под музыку станцевать. Вот и вышло, что он и в садике оказался самым-самым. Причем он даже не понимал, что «самый-самый» он исключительно потому, что льстит и подлизывается, он искренне полагал, что он действительно лучший и в этом его собственная заслуга. Такой вот компот получился.
– Лихо, – сочувственно вздохнул Камень. – А Родислав-то что же? Неужели не видел, как парня изуродовали?
– Что ты все со своим Родиславом! Не до сына ему. У него работа, карьера, новые друзья-сослуживцы. И потом, что он может видеть? Он с сыном встречается по воскресеньям, да и то не каждую неделю. Николай Дмитрич, конечно, пытался с зятем поговорить, открыть ему глаза, мол, ты посмотри, что с ребенком делает этот бабский батальон, но Родислав ведь даже не понимал, о чем, собственно, речь, и отмахивался, дескать, все нормально, растет здоровый и умный ребенок, в три года буквы знал, в четыре сам читает, что вам еще? В пять лет к Николаше стала ходить учительница музыки – у Клары было хорошее немецкое пианино, с шести лет он начал заниматься с англичанкой – тогда как раз в моду английский язык вошел. И как-то так сложилось, что мальчик прочно осел в квартире Клары и бабы Сони, хотя и Люба, и Зинаида ежедневно его навещали. Ну, на самом деле не совсем ежедневно, со временем, когда Люба закончила институт и пошла работать, у нее становилось все меньше времени, потому что предприятие, на которое ее распределили после института, находилось на другом конце Москвы, дорога занимала два часа пятнадцать минут, а то и больше, если приходилось долго ждать автобуса, отводить ребенка в садик и забирать из садика вовремя у нее никак не получалось, и она радовалась тому, что сын по вечерам занят чем-то полезным. Сама она не успевала бы водить его на музыку и к англичанке, а так мальчик и присмотрен, и занимается. И только в семьдесят втором году встал вопрос о переселении Николаши назад к родителям: в сентябре ему предстояло пойти в школу.
– Ну слава богу, – Камень с облегчением перевел дух, – наконец-то это безобразие закончилось.
– Не торопись, – Ворон хитро прищурил глаза, – не так все просто. Решить-то решили, причем загодя, как Люба всегда делает, а тут – как гром среди ясного неба! – она опять беременна. Ты представляешь? Ну куда ребенка забирать? К сентябрю, когда занятия в школе начнутся, Люба уже в декрете будет, не забирать же его домой на два месяца, потому что потом, когда второй ребенок родится, Колю все равно придется снова отдавать бабкам, Любе с двумя не справиться будет. В общем, остался парень у Клары с Соней, а те и рады.
– Не понимаю, – сказал Камень, – почему такие сложности? Почему нельзя было поселить Софью у себя, чтобы она смотрела за сыном? Все-таки мальчик рос бы при родителях.
– Так Люба сколько раз предлагала! Софья не захотела. И Клара была против, чтобы ее с родной матерью разлучали. Можно подумать, что до этого Софья жила вместе с ней. Жили же они в разных городах – и ничего, не умерли от тоски друг по другу. Черт их разберет, этих баб. Люба ведь на все была готова, она предлагала и Кларе вместе бабой Соней к ним переехать, так опять Клара уперлась, якобы ей от своего дома до работы пятнадцать минут пешком, а от Любиного добираться долго и неудобно. На самом деле, я так думаю, что она просто не хотела быть второй хозяйкой на кухне. Привыкла за столько-то лет быть единственной, а на первенство в Любином доме претендовать она вряд ли смогла бы.
– Это почему же?
– Чтобы иметь право считаться первой хозяйкой, надо сначала ею стать, то есть реально взять на себя заботы обо всех членах семьи. Клара-то как привыкла? Христофорыч да Родик – оба непритязательные, их можно макаронами
– Очень может быть, – согласился Камень. – Звучит разумно. Сам догадался или опять разговор подслушал?
Ворон отвернулся и стал изображать, будто пытается клювом вытащить из крыла застрявшую в перьях хвоинку.
– Сам, – ответил он, не глядя Камню в глаза, из чего Камень сделал совершенно справедливый вывод о том, что его друг, мягко говоря, искажает факты.
Но он притворился, что ничего не заметил. Чего свару устраивать из-за пустяков? Пусть лучше дальше рассказывает.
– Осенью семьдесят второго года родилась девочка Оленька, но ее с самого рождения все называли Лелей. Слабенькая такая, болезненная, Люба с ней намучилась. Хорошо еще, что бабки Николашу взяли, а то ей ну никак не справиться было бы. Леля все время плакала, вот если Николаша во младенчестве плакал и Люба думала, что это самый плаксивый ребенок на свете, то с рождением Лели она таки поняла, почем фунт лиха и какого ребенка можно считать самым плаксивым. Но дети Любины плакали по-разному.
– Это как же? – заинтересовался Камень. – Разными голосами, что ли?
– Да много ты понимаешь в детях, глыба ты бесчувственная! Ты их в глаза не видел!
– Но ты же мне рассказывал, – резонно возразил Камень. – Я вообще-то не тупой, и если я что не так понял, так только потому, что ты плохо объяснил. Объясняй как следует.
– Объясняю, как для тупого, – огрызнулся Ворон. – Одни дети плачут, потому что им плохо, ну, например, больно или страшно, или просто мокро, а другие – из вредности, то есть капризничают. Николаша ревел из вредности, он внимания требовал, он уже в пеленочном возрасте хотел, чтобы мир вокруг него вертелся и все было так, как он хочет, а Леля плакала, потому что ей было или больно, или страшно. А страшно ей было почти все время, потому что она пошла в Любину породу и уродилась жутко чувствительной. Даже если не понимала ничего, она по голосу, да что по голосу – по дыханию улавливала, что что-то не в порядке, кто-то расстроен, или недоволен, или сердится, или завидует. Да-да, представляешь, она даже такие эмоции ощущала. И сразу в слезы. При ней даже телевизор нужно было смотреть очень осторожно, если, к примеру, кино какое-нибудь идет с трагической сценой, да еще, не дай бог, музычка соответственная, с девочкой делалась форменная истерика. Или придет к Любе подружка и начнет про грустное рассказывать, Леля опять же слышит интонацию, эмоции улавливает – и в рев. Но хуже всего бывало, если в дом приходил человек недобрый или завистливый. Тут целый скандал начинался. Ты представь, девочка только-только ходить начала, а уже могла повернуться и уковылять в свой угол, если ей человек не нравился. Попытаешься ее из угла вытащить – крик стоит, хоть уши затыкай. Покраснеет вся от натуги, посинеет, будет вырываться, а близко к тому, кто ей не понравился, не подойдет. Вот такая девочка у Любы с Родиславом получилась.
– Смотри, как любопытно вышло, – с интересом прокомментировал Камень. – У Любы мощная интуиция, она подсознательно угадывает, как сказать и что сделать. И эта же самая интуиция перешла к ее детям, только у сына она используется, чтобы быть ласковым теленком, который двух маток сосет, чтобы ко всем подлизаться и в свою пользу вывернуть, а у дочки – вон как… И упрямая, в тетку Тамару. Гремучая смесь. А как Николаша к сестре относится?
– Да как, как… Не очень. То есть к самой Леле он относится хорошо, а вот к тому факту, что он теперь не единственный золотой ребенок, конечно, плохо. И вот что любопытно: этот мелкий прохиндей насобачился вести себя по-разному дома у родителей и дома с бабками. Я ж, говорю, у него интуиция…
На самом деле ничего подобного Ворон не говорил, про интуицию рассуждал вовсе даже Камень, но и здесь не было смысла заостряться и уточнять авторство. Не станет Камень мелочиться из-за ерунды.
– Когда бабушки его к родителям приводят, он с Лелей возится, сюси-пуси разводит, дескать, как хорошо, что у него теперь есть маленькая куколка-сестричка, да какая она смешная, да какие у нее умилительные маленькие пальчики с настоящими ноготками, прямо как у большой, да какие у нее глазки чудесные. А как только оказывался наедине с бабками, сразу делался эдаким лисенком, который всеми правдами и неправдами вымогает у них, во-первых, похвальбушки в свой адрес и, во-вторых, прощение за все шалости и разрешение на всяческие вольности. То есть он четко усвоил, что если для мамы он единственным уже не будет никогда, и нечего даже пытаться, то с бабками есть возможность еще порезвиться. А бабки – ты представляешь, что творят, курицы безмозглые? Внушают мальчонке, что ему все завидуют! Этому лисенку нельзя, видите ли, замечание сделать! Он не может поступить неправильно по определению. А если его кто-нибудь критикует, то ответ всегда один: это они, деточка, тебе завидуют. Петя сказал, что ты плохой и жадный, раз не даешь ему свою игрушку? Он просто тебе завидует, потому что у тебя есть такая чудесная игрушка, а у него нет, и вовсе ты не плохой, ты самый чудесный. Учительница Марь-Иванна сказала, что ты слишком самоуверенный, не делаешь домашнее задание, надеешься на свою память, а она тебя подводит, и поставила четверку – она сама дура, она тебе завидует, потому что ты очень способный и память у тебя отличная. И все в таком духе. Представляешь?