Благие намерения
Шрифт:
– У вас обед есть? – спросила она.
– Не знаю, – пожал плечами Родик. – Надо посмотреть. Мы с папой на обед макароны варим или картошку.
– А на ужин что?
– Не знаю. Мама что-нибудь привезет из города, приготовит.
– И не стыдно тебе? – набросилась на него Люба. – Мама целый день на работе, потом по магазинам бегает за продуктами, потом на электричке и на автобусе сюда едет, а ее дома даже ужин не ждет, ей самой для вас готовить приходится. Это не дело. Иди посиди с папой полчаса, я скоро вернусь.
– Зачем с ним
– Все равно посиди. Он проснется и пусть видит тебя рядом. Ты что, не понимаешь? Это же сердце, а не нога какая-нибудь. Если вдруг что – звони «ноль-три», снова врача вызывай.
– А что, ему опять может быть плохо? – встревоженно спросил Родик.
– Ну это я так, на всякий случай, чтобы ты был спокойнее.
Люба побежала домой, но с полпути вернулась – забыла в доме Романовых свою авоську с хлебом и маслом.
– Что так долго? – напустилась на Любу Анна Серафимовна. – Куда ты потерялась? Обедать пора, все готово, мы с Тамарой тебя ждем, а ты где-то носишься.
Люба коротко объяснила бабушке, где была и почему задержалась.
– Я не буду обедать, ладно, Бабаня? Мне нужно Родику помочь, он там один с больным папой, и у них даже еды нет никакой.
Люба готовилась к тому, что бабушка станет ругаться и не пустит ее к Родику, но Анна Серафимовна мягко улыбнулась:
– Конечно, беги, Любаша, мальчику надо помочь. Погоди-ка, возьми чистую кастрюльку, я тебе жаркого положу, там разогреешь, и вот еще пирог возьми с яблоками, только что из духовки, и баночку малосольных огурчиков. Неси сюда большую сумку, я тебе сейчас все упакую.
Когда Люба вернулась к Романовым, Евгений Христофорович уже не спал и о чем-то беседовал с сыном.
– Боже мой, деточка, ну что ты так с нами возишься? Мне прямо неловко, столько беспокойства…
– Никакого беспокойства, – весело отозвалась Люба, выгружая из сумки продукты. – Сейчас будем обедать, потом я сбегаю в магазин, куплю все, что нужно, и приготовлю ужин. Ваша жена вернется с работы – а у нас уже все готово. И приберусь немножко.
– Вот это уже совсем лишнее, – запротестовал хозяин.
– Ничего не лишнее. Когда в доме больной – кругом должна быть стерильная чистота, – уверенно изрекла Люба один из Бабаниных постулатов.
Она быстро разогрела жаркое, порезала красивыми тонкими овальчиками (как Бабаня учила) малосольные огурцы, на десерт подала чай с яблочным пирогом и очень огорчалась, что не может накрыть стол так же красиво, как это делалось дома: ни одной белоснежной скатерти у Романовых не обнаружилось, да и тарелки были сплошь разнокалиберными. Евгений Христофорович еще немного посопротивлялся, но в конце концов дал ей деньги на продукты, Люба сбегала в магазин, а также на автобусную остановку к совхозу, где местные бабульки торговали овощами и ягодами со своих огородов, притащила полную сумку снеди, и к шести часам вечера дом наполнился запахом котлет, жареной картошки и компота из малины, смородины и крыжовника. Когда вернулась из Москвы мама
– Господи! – ахнула она, едва переступив порог. – Как же это? Что происходит?
– Это Любочка, – с радостной улыбкой объявил вполне оправившийся Евгений Христофорович. – Наш ангел-хранитель. Знакомьтесь.
Они долго сидели за столом, подробно рассказывая перепуганной Кларе Степановне про сердечный приступ, про приезд «Скорой», про то, как Родик сидел с отцом, а Люба бегала за покупками и готовила еду. Потом девочка спохватилась, что уже поздно и надо возвращаться домой.
– Родик, проводи Любу, – сказала Клара Степановна.
– Да что вы, – засмущалась та, – не нужно, я сама дойду, тут же рядом совсем, у нас дача на соседней улице.
– Надо, – твердо произнесла мать Родика, и отец тут же подхватил:
– Конечно, надо, Родик обязательно тебя проводит.
Они вдвоем вышли из дома, и Люба чувствовала, как отчаянно колотится ее сердечко: впервые в жизни мальчик провожал ее вечером домой, да не какой-то там одноклассник, а взрослый парень, да еще такой красивый. Она совсем не знала, о чем разговаривать по дороге и надо ли разговаривать вообще, может быть, следует идти молча?
– Ты, наверное, врачом станешь, – неожиданно произнес Родик.
– Почему? – удивилась Люба.
Она еще не задумывалась всерьез о будущей профессии, может, инженером будет или учительницей, но о том, чтобы стать врачом, мыслей не было.
– Ты такая решительная, серьезная, даже доктор тебя похвалила. И о больных умеешь заботиться.
– Это меня бабушка научила, – засмущалась Люба. – У нее тоже сердечные приступы бывают, я и запомнила, как и что надо делать. А сколько тебе лет?
– Тринадцать, а тебе?
Надо же, он ровесник Тамары! Почему-то Любе казалось, что он гораздо старше. Но раз он ровесник Томы, то тоже, конечно, очень взрослый, как и сестра, и, наверное, такой же умный.
– Мне одиннадцать. А я думала, тебе лет пятнадцать или даже шестнадцать, – призналась она.
– Это потому, что я высокий, как папа. Мне всегда из-за роста больше лет дают.
– А Родик – это Родион?
– Родислав.
– Как?!
– Родислав, – терпеливо повторил Родик. – Смеяться будешь?
– Почему смеяться? – растерялась Люба.
– А все смеются. Имя необычное.
– Правда, необычное, – согласилась она. – Это твоя мама придумала?
– Папа. И не придумал вовсе, это старинное русское имя.
– А твой папа – он кто? Ученый?
– Ну да, он филолог. Занимается русской литературой восемнадцатого века. Это называется русский классицизм. Радищев, Державин, Кантемир, Сумароков – слышала про таких?
– Нет, мы в школе их не проходили.
Люба еще много чего хотела спросить у Родика, но ее дача почему-то оказалась совсем близко, даже ближе, чем была днем, когда она бегала предупредить Бабаню, что не будет обедать.