Благими намерениями
Шрифт:
– Сюда Препятина давай, к столу! – крикнул кто-то, возобновляя гвалт.
– Спокойно! – штурман снова воспользовался зажигалкой не по прямому назначению. – Спокойно. Сначала разберём вопрос составом комитета, а там видно будет: нужен нам здесь мичман Препятин для очных показаний или нет (штурман надеялся всё решить в своей шутливо-дружеской манере, до сих пор его не подводившей).
– Нет, давай сюда его!
– Я и так здесь, – шагнул вперёд Владимир, толканув спины закрывавших его матросов, вышел на «лобное место» – небольшой пятачок палубы перед
Грузнов посмотрел теперь на нового офицера с интересом, которого он нисколько не выразил ни в момент представления Владимира перед экипажем, ни позже в кают-компании: прибыл новый офицер, ну и прибыл, подумаешь, событие.
– Хорошо. Так даже правильнее будет, чтобы ложных показаний не было, – проговорил он, нутром чуя доселе небывалый градус накала жаждущих суда матросов: с ним, пожалуй, «его манера» может и не справиться, во всяком случае, усилий потребуется приложить больше, чем обычно. – Что ж, приступим, – снова дал отмашку Грузнов.
Матросы-артиллеристы изложили суть недавнего утреннего происшествия, напирая на «неприятие революционных изменений и оскорбление революции», не особенно, правда, задерживаясь на фиаско Антипова и не во всех подробностях его передавая. Владимир на этот счёт тоже промолчал, посчитал ниже своего достоинства ябедничать.
Выслушав матросов, штурман задал им несколько уточняющих вопросов, потом обратился к Владимиру:
– Вы подтверждаете вышесказанное?
– Подтверждаю, – сказал Владимир, улыбаясь углами губ: ему смешон был этот цирк, который устраивался теперь по каждому малейшему поводу.
– Что же, я здесь ничего криминального не вижу, – заключил штурман. – Мичман Препятин действовал исключительно в рамках Устава, оскорблений никому не нанёс.
Матросы и сами понимали, что формально не правы, но не могли уступить так просто, – принципиальность нового их начальника была им не по нраву, неотомщённое самолюбие зудило.
– Дело не в Уставе, а в том, что он революцию ни во что не ставит! – крикнул кто-то, и снова поднялся многоголосый шум.
На этот раз Грузнову потребовалось больше времени, чтобы успокоить собравшихся. Дождавшись тишины, он сказал:
– Исходя из всего вышеизложенного, мы должны сделать вывод: необходимо согласовать мероприятия политической направленности…
– Погодите-ка, господин лейтенант, – прозвучал басовитый голос старшины команды кочегаров, главного старшины Штыркова, одного из самых старых матросов, высокого, жилистого, с большими натруженными руками. Когда он сжимал кулаки, руки его, с будто резцом вырезанными сухожилиями и мышцами, приобретали вид весьма внушительный и в споре вид их часто становился дополнительным аргументом в его пользу. Старшина вышел из дальнего угла, где молча до того наблюдал за происходящим. Узнав о намечающемся собрании комитета и его причине, он заранее у Проскуренко уточнил подробности происшествия. – По всему выходит, что мы не мичмана обсуждать должны, а тебя Антипов, – он уставил на Антипова свой шишковатый, с глубоко въевшимся
Собрание притихло. Возражать Штыркову, одному из первых флотских революционеров, не решался никто, и он спокойно развивал свою мысль:
– И совершенно прав мичман, что на твою профессиональную безграмотность указал: во все времена на корабле уважением пользовались те, кто является в первую очередь специалистом в своём деле, а потом уже на все остальные его прелести смотрели… Поэтому первый вывод предлагаю такой: матросу Антипову объявить выговор, как позорящему звание революционного матроса, поставить на вид его слабую подготовку по специальности и проконтролировать исправление этого дела; а второй… что вы там хотели сказать, господин лейтенант?… – обратился старшина к Грузнову.
– Что необходимо согласовать мероприятия политической направленности с мероприятиями общекорабельными и выработать официальный регламент их проведения.
– Это верно, – согласился Штырков. – Это делу не повредит. Стало быть, голосуем. Кто «за» перечисленные выводы? – он первым поднял руку и обвёл взглядом присутствовавших.
Выводы были приняты большинством голосов. Всего три матроса проголосовали «против», два – воздержались.
– Что ж, объявляю заседание закрытым! – подытожил Грузнов и расписался в протоколе.
По окончании заседания Владимир первым вышел из кубрика.
Вернувшись в каюту, он раздражённо снял китель, прилёг на койку, до онемения сжав челюсти. Сердце билось часто, взвинченный, приготовившийся к борьбе организм медленно возвращался к спокойному режиму работы. Владимир проклинал своё ранение, повлекшее переназначение с «Лихого».
Вечером он вышел покурить на верхнюю палубу, снова встретился с Рюхиным. Вернее Рюхин, уже стоя одной ногой на трапе, заметил Владимира, подошёл к нему.
– Не заняты?
– Нет.
– Пойдёмте, поужинаем в одном местечке, там меня штурман должен ждать.
Владимир спустился вниз, предупредил об отлучке Стужина, и они с минёром сошли на берег.
Вечер был тёплым, светлым, шли не спеша, наслаждаясь погодой.
– Неужели после февраля в Гельсингфорсе ещё остались действующие заведения? – спросил Владимир.
– А разве я сказал, что мы идём в заведение? – улыбнулся Рюхин. – Нет, заведений нет. Все те, кто их держали, разбежались от греха в первые же дни, чтобы не служить соблазном для матросов.
Рюхин привёл Владимира в окраинный район города, неподалёку от железнодорожных мастерских.
Скромные, аккуратные двухэтажные домики тянулись стройными рядами. Остановившись перед одним из них, Сергей постучал в окно. Вышел хозяин, нестарый ещё финн, но суровое выражение лица добавляло лет к его облику. Он поздоровался с Рюхиным за руку, взглянул на Владимира, коротко кивнул ему, и пригласил гостей пройти, пропуская их вперёд, чтобы закрыть дверь. Они задержались при входе. Хозяин указал на первую справа квартиру. Владимир заметил, что ход на второй этаж заколочен.