Шрифт:
ГЛАВА 1
1
Третье военное лето в Петрограде выдалось переменчивым на погоду, как настроение капризной девицы, – такое же непредсказуемое и непостоянное. Ещё десять дней назад почти осенний холод приказывал жителям утепляться; мутное, до серости потускневшее небо, отяжелело и навевало хандру, а теперь – раскалённый июльской жарой город изнывал.
Солнце добросовестно приступало к своей работе с рассветом и не прекращало её до позднего вечера. Ярко-жёлтым колесом оно медленно перекатывалось по небу и, по мере того разогреваясь всё сильнее, заставляло прохожих тесниться на теневой стороне улиц в течение всего длинного дня. Дамы защищались
Казалось, от жары невозможно скрыться нигде. Иногда только, – если день выходил паркий, – нагретое темя домов, дороги и поникшие в знойной истоме сады и скверы обрызгивал короткий дождь, будто дразнясь, не проливаясь спасительной освежающей силой. И тогда в воспалённом воздухе недолго, но ярко пахло прибитой пылью, пресностью дождевых капель и асфальтом.
Антон и Владимир сидели за уличным столиком одного из ресторанов Невского проспекта в тени бело-зелёного полосатого тента. Они безразлично наблюдали залитую ярким светом улицу: разномастную толпу людей и страдающих от зноя и мух квёлых лошадей в растянувшихся вереницей вдоль тротуара упряжках извозчиков, поплёвывающих с облучка в ожидании пассажиров. Однообразный, суетливый шум улицы прорезал иногда ворчливый звонок трамвая. Всё выглядело и двигалось лениво, точно расплавлено.
– Душно… – Антон глотнул из стакана тёплой уже и неприятной оттого лимонной воды, взглянул на небо, на беспорядочный сизоватый морок на его лазурном полотне. – К дождю…
Владимир на секунду тоже вскинул взгляд вверх, потом посмотрел вдаль, в начало проспекта, – горящий в солнечных лучах шпиль Адмиралтейства едва приметно подрагивал в мареве, будто вибрировал.
– Свежие новости! – над самым ухом прокричал проходивший мимо мальчишка-газетчик, и Владимир вздрогнул от неожиданности. – Год 1916 – победный! Брусиловский прорыв продолжается! Антанта готовит сокрушительный удар! Свежие новости!.. – удалялся голос.
С сочувствующей улыбкой Антон посмотрел на брата.
– Держу пари: больше всего на свете сейчас тебе хотелось бы расстегнуть китель.
Владимир, в задумчивости засмотревшийся на девушку, евшую мороженое за соседним столиком, подумал, что больше всего сейчас ему хотелось мороженого, но поспешил отогнать эту мысль: есть мороженое – удел дам и детей, а он, как-никак, офицер, поэтому, тоже отпив воды из своего стакана, он равнодушно ответил:
– Ничего. Терпимо.
Владимир отбывал свой первый офицерский отпуск, последние его дни. Теперь, когда, наконец, были сделаны все обязательные совместные с родителями визиты многочисленным знакомым отца, из которых Владимир лично знаком был только с тремя, – теперь только он смог почувствовать действительную расслабленность, полагающуюся каждому заслужившему её, отдыхающему от службы или работы человеку. Он устал от чрезмерного внимания к себе, хоть поначалу это, бесспорно, было приятно: молодой офицер, не прячущийся в тылу, не прикрывающийся связями отца, – истинный защитник Отечества! Каждый, кому представляли Владимира, усердно тряс его руку и любовно заглядывал в глаза, вынуждая его дежурно-вежливо улыбаться в ответ.
Год тому назад Владимир окончил Морской корпус и, успешно выдержав теоретический и практический экзамен для производства в офицеры, в чине мичмана был назначен на должность артиллериста эсминца «Лихой», базировавшегося на Ревель [Таллин]. Радости Владимира не было предела: совсем недавно они, гардемарины выпускного курса, только мечтали о назначениях на корабли, непосредственно участвующие в боевых
Вот только мама, узнав о назначении сына, его восторга не разделила и не могла сдержать слёз, правда, сделала вид, что это – слёзы радости, но Владимир и после не раз замечал, как она украдкой тихо плачет, да и отец на некоторое время впал в задумчивость. Только Антон весело заметил, хлопнув брата по плечу: «Ну, последователь Ушакова, вот тебе прямая дорога к славе и крестам на грудь!» Уж он-то знал, о чём говорит: сам в недавнем прошлом офицер и, к тому же, жизненный опыт имел побольше – восемь лет – это, как ни крути, разница.
Антон пять лет уже как был в отставке. Служил он до того в пехотном полку. Слыл офицером смелым, решительным, не раз представлялся к наградам – не за участие в парадах, – но заимел только одну: орден святого Станислава 3-й степени – и тот за окончание академии Генерального штаба по первому разряду. В академию он был направлен уже через три года службы и сразу по выпуску из неё, для отбытия цензового командования, с производством в штабс-капитаны, был назначен командиром роты. Карьера его обещала быть успешной, но в течение всей службы Антона постоянно сопровождали разнообразные пикантные истории с его участием, что накладывало существенный отпечаток и на карьеру, и на его представления к наградам, регулярно увязавшие где-то в кабинетах вышестоящих штабов.
Так однажды, после очередного загульного вечера, на котором Антон прилюдно ударил своего сослуживца, оказавшегося сыном какого-то высокопоставленного лица, – и, в общем-то, не без основания ударил, – его попросили покинуть полк. Таково было полюбовное предложение офицеров суда чести. В противном же случае, инцидент грозил обернуться серьёзным разбирательством свыше и показательным «кровопусканием» не только для Антона, но и для командования полка, о чём ему прозрачно намекнули, и настоятельно рекомендовали сделать «правильный» выбор.
Между «ссылкой» в один из самых захолустных гарнизонов, стоявший на границе с Китаем, и отставкой, Антон выбрал второе и уехал, даже не попрощавшись со старшими сослуживцами, производившими суд. Сказал только, что не может считать достойными звания офицера тех, для кого сытое спокойствие дороже правды. С остальными же своими товарищами устроил напоследок прощальный вечер, от которого вздрогнуло местечко, где стоял полк. Пил гордо, нарочито залихватски, всем видом пытаясь казаться равнодушным к значительной перемене в своей судьбе.
Вернувшись в родное гнездо, ещё в течение двух месяцев он заливал огонь обиды вином, в моменты протрезвления часто обнаруживая себя в новых случайных компаниях. Родители с нотациями не приставали, и одному Богу известно, какого напряжения душевных сил стоило Марии Александровне её бездейственное, стороннее наблюдение такого состояния и поведения сына. Она пыталась было заговорить с ним, успокоить, посочувствовать по-матерински, но только жалость её ещё больше злила Антона, и тогда муж, Алексей Алексеевич, посоветовал ей прекратить эти попытки.
Позже, выбрав момент, он побеседовал с сыном наедине. О чём они говорили – неизвестно, но Антон, спустя несколько дней, вдруг остепенился и возглавил руководство заводом по производству цемента и железобетонных конструкций, доставшимся их семье по нечаянному наследству от брата Марии Александровны, скоропостижно скончавшегося и так и не успевшего за делами обзавестись собственной семьёй.
Впрочем, «возглавил руководство» – сказано громко, потому как Антон, скорее, это руководство символизировал, а предприятие держалось благодаря стараниям бессменного его управляющего, Поликарпа Максимовича Устюгова. Антон же, расслабленный отсутствием жёсткой армейской дисциплины, иногда всё ещё предавался широким гуляниям среди своих многочисленных знакомцев.