Благими намерениями
Шрифт:
Владимир покраснел, снова отвернулся и отошёл к окну. Здесь до его слуха долетал неразборчивый голос Антона, в который иногда вплетался переливистый негромкий смех хозяйки магазина.
Через несколько минут девушка вышла из-за ширмы, прошла позади Владимира, но он запретил себе оборачиваться, уловил тонкий аромат её духов, в котором яснее всего почувствовалась фиалка. По голосам Владимир понял, что девушка подошла к стойке и, по-видимому, рассчитывается за покупки. С удивлением и тихой злостью он также определил, что Антон уже и с этой девушкой о чём-то беседует, и она тоже смеётся, звонко и дружелюбно.
– Ждём вас снова, – сказала хозяйка девушке, подавая ей коробки.
– Благодарю. – Девушка, взяв коробки, повернулась к Антону. – До свидания, Антон Алексеевич.
Она направилась к выходу и у самой двери взглянула на Владимира, снова тая в чуть прищуренных глазах улыбку.
Извозчик, которого хотели взять братья, ожидал её. Владимир видел, как он помог девушке сесть в коляску, подав ей руку, потом расторопно забрался на козлы и тронул лошадь.
Владимир смотрел вслед удалявшейся пролётке. К нему подошёл Антон.
– Ну, кажется, дождь заканчивается, – сказал он, пристально разглядывая улицу. – Пойдём, нам уже всё равно терять нечего – вымокли.
Они направились к выходу.
– Было очень приятно скоротать время в вашем обществе, Евгения Сергеевна, – снова кланяясь, с улыбкой сказал Антон, проходя мимо стойки. – Рад знакомству.
– Благодарю, Антон Алексеевич, взаимно, – улыбнулась в ответ хозяйка магазина.
Владимир снова вежливо кивнул ей.
Выйдя из магазина, продолжили путь вдоль набережной канала. Дождь кончился. Опорожнившееся высокое небо сияло чистейшей синевой, теперь ещё более свежей, выстиранной, и даже не верилось, что всего несколько минут назад это же самое небо так обильно изливало воду, словно там, наверху, прорвало какую-то запруду. Остатки облаков, теперь жидкие, побелевшие, медленно уползали к краям небосвода, чтобы там раствориться, исчезнуть совсем. Асфальт лоснился на солнце, будто смазанный маслом, слепил глаза.
Антон, сунув руки в карманы, шёл, насвистывая мелодию из какой-то оперетки. Владимир молчал, думал о чём-то своём и уже у самого дома, несколько помявшись, спросил:
– А ты что, знаком с той девушкой?
Антон удивлённо взглянул на него.
– Я ведь с тобой вместе вошёл в магазин и при тебе познакомился, – сказал он, подразумевая хозяйку.
– Я о другой… о покупательнице…
– А-а-а, – весело протянул Антон. – Знаком. Я тебе больше скажу: ты с ней тоже знаком, – Антон открыл дверь подъезда, пропуская Владимира вперёд.
Владимир непонимающе смотрел на брата, и тот не смог удержаться – рассмеялся:
– Что же, вкус у тебя, надо сказать, недурен…
Владимир, хоть и старался не подавать виду, понимал, что Антон видит его насквозь и ломать комедию про безразличие глупо. Смех брата злил его, а Антон, нарочно не пояснял своей фразы, растягивал удовольствие. И Владимир сдался первым:
– В каком смысле знаком?
– В самом прямом, – улыбался Антон, неспешно ступая по лестнице. – Помнишь ли ты моего старого товарища, Николая Листатникова?
– Твой однокурсник по училищу?
– Не просто однокурсник, – заметил Антон, – мы в одном взводе учились, и очень крепко дружили, вот только потом служба разбросала нас в разные концы. Я теперь и вовсе не служу, а Колька, как выяснилось двадцать минут
Владимиру смутно припомнилось то, о чём говорил брат. Правда, было ему на тот момент, когда Антон брал его с собой в гости к другу, лет одиннадцать-двенадцать, а Ольге, видимо, и того меньше. А теперь ему двадцать два – неудивительно, что он не узнал её.
– Алевтина! – с порога позвал служанку Антон и начал тут же снимать мокрую одежду.
Вместе с Алевтиной на его зов вышел и Дмитрий Евсеевич, старик, начавший служить в доме Препятиных ещё задолго до появления на свет Антона и Владимира. Сколько себя помнили братья, столько же они помнили и Дмитрия Евсеевича, которого с детства звали просто Евсеич. Он был им и воспитателем и нянькой, и как-то само собой разумеющимся сделалось его постоянное присутствие в жизни семьи Препятиных. Официально же он был начальником над Алевтиной, совмещавшей в своих обязанностях функции и кухарки, и прачки, и разнорабочей.
В дни приёма гостей Дмитрий Евсеевич исполнял обязанности лакея и, надев свой парадный «мундирь» – бережно хранимый, древний чёрный фрак, густо отдававший нафталином, – он с важным лицом встречал и провожал гостей у входной двери, принимал и подавал одежду, после помогал Алевтине выносить блюда в столовую и иногда на кухне выговаривал ей замечания. «Ишь ты, вырядился, павлин старый», – обижаясь, обычно отвечала она ему в спину на это.
Антон протянул Алевтине свой пиджак и брюки:
– Просуши, будь добра. Под дождь попали…
Владимир прошёл в свою комнату, разделся, надел халат и тоже вынес мокрую форму Алевтине.
В гостиную, услышав голоса сыновей, вышла Мария Александровна.
– Когда прикажете подавать ужин, Мария Александровна? – обратился к ней Дмитрий Евсеевич. – Как обычно, или Алексея Алексеевича дождёмся?
– Дождёмся, непременно дождёмся.
Дмитрий Евсеевич и Алевтина ушли.
– А где отец? – спросил Владимир мать.
– В конторе. Где ж ему ещё быть, – сказал Антон, плюхаясь в кресло, и Мария Александровна в подтверждение кивнула, подошла к Владимиру, провела рукой по его волосам.
– Надо высушить, – сказала она и направилась в ванную за полотенцем.
– А то простынешь – июль ведь на дворе, – усмехнулся Антон постоянной чрезмерной заботливости матери в сторону младшего сына, ставшей ещё более обострённой с момента его назначения на корабль.
Мария Александровна, вернувшись с полотенцем, набросила его на голову Владимира, начала сушить ему волосы, и Антон совсем развеселился.
– Спасибо, мама, я сам, – Владимир забрал полотенце и, повернувшись к брату, спокойно сказал: – Прекрати, пожалуйста.