Благодарю за любовь
Шрифт:
— Эй, парень! Ты что, обкурился? Здесь не место для кайфа, сюда полиция каждые полчаса заглядывает. Вставай, иди на воздух! — Над ним стоял официант сверху, явно спустившийся по сигналу кого-то из посетителей. Виктор послушно встал и, не пускаясь в объяснения, спустился по лестнице и вышел на улицу. Он вдохнул холодного, как всегда свежего мюнхенского воздуха, и в голове немного прояснилось. А теперь домой, домой, домой! Потом горячий душ и немедленно в постель. Спать! Уснуть и обо всем забыть. А завтра с утра — к врачу. Видно, он действительно страшно простужен, отсюда и все эти бредовые мысли и страхи. Жаль, что рядом не будет ни Жанны, ни Милочки. Они бы нашли для него аспирин, уложили бы в постель, дали крепкого чая, успокоили бы, приласкали… Он оборвал себя: «Ну, хватит о милосердных женщинах! Ты бы еще Катерину вспомнил простуды ради!». На минуту из забвения выплыло лицо Катерины, приблизилось, поглядело на него с укором и почему-то с жалостью — и снова растаяло. И чего он так струсил, с чего
Виктор пришел к себе, и никто его нигде не поджидал, никто не встретил его в темном коридоре, никто не ждал и в пустой квартире. Хотелось сразу же нырнуть под одеяло, не разуваясь и не раздеваясь, как есть, но заставил себя разуться и раздеться и все-таки принял горячий душ, как и мечтал. Разогревшись и расслабившись, он забрался под одеяло и забылся тяжелым сном. А через некоторое время, кажется, недолгое, он проснулся от лютого озноба, встал, надел халат, а поверх одеяла набросил куртку, лег и постарался снова уснуть. Снова согрелся, уснул.
А под утро проснулся еще раз, мокрый как мышь. Он скинул куртку на пол, снял халат, который можно было выжимать, кинул его в угол и снова уснул, чувствуя, что головная боль не проходит во сне, а только притаилась и ждет, когда он встанет, чтобы снова на него накинуться.
ГЛАВА 5
ВЕНОК ОТ ИВАНА И КАТЕРИНЫ
АПРАКСИНА ПОЯВЛЯЕТСЯ
Он еще спал тяжелым влажным сном, когда кто-то позвонил в дверь — настойчиво, требовательно, упорно. Позвонил так раз, другой, а потом начал жать на кнопку беспрерывно. Виктор с трудом поднялся, поднял с полу влажный и холодный халат, накинул его и пошел к двери.
— Кто здесь?
За дверь стояла тишина. Он подождал, не повторится ли звонок. Все было тихо, и тогда Виктор повернул ключ, торчавший в замке изнутри, медленно отворил дверь и вышел в коридор. Почему-то дверь при этом заскрипела, чего раньше он никогда не замечал. В коридоре никого не было, но весь он, от смутно сереющего окна в глубине и до выхода на лестничную площадку был уставлен вдоль стен огромными венками из черных еловых ветвей и темно-кровавых крупных роз, и от каждого венка на пол коридора ложилась черная лента с золотой надписью «Благодарю за любовь». Не было, не было на его счету столько обманутых женщин, их было гораздо меньше! Виктор отступил к своей двери, протянул руку, чтобы нашарить ручку, но тут от окна в конце коридора, оказавшегося почему-то распахнутым настежь, пахнуло холодом, и дверь, подхваченная сквозняком, захлопнулась раньше, чем он успел ее придержать. Не помня себя от охватившего его ужаса, он бросился к дверям на лестничную площадку, цепляя ногами за жесткие широкие ленты, и венки с глухим стуком падали у него за спиной. Он ударом распахнул дверь на площадку и кинулся к открытой двери лифта, но вдруг заметил, что в кабине лифта кто-то стоит, вжавшись в угол между входом и боковой стеной, а черная тень прячущегося отражается на тусклой алюминиевой панели задней стены кабины. Он бросился назад в коридор и побежал к своей квартире, на бегу в панике нажимая кнопки соседских звонков. Их одинаковый трезвон сопровождал его бег, но ни из одной квартиры никто не вышел. Добежав до своей двери, он собрал последние силы и с размаха ударил в дверь плечом — дверь не выдержала, что-то хрястнуло в замке, и он ввалился в свою прихожую. Он бросился из нее в комнату, захлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной. Стоял и прислушивался, дрожа… И вот, как он и ожидал, хлопнула лестничная дверь и в коридоре зазвучали неторопливые размеренные шаги. Он стоял, прижимаясь спиной к двери, с ужасом ощущая ее фанерную хлипкость и для крепости обеими руками ухватившись за выступы дверного косяка, такие узкие, что у него сразу же от напряжения свело кончики пальцев. Но тот, кто был за дверью, не стал в нее ломиться, а позвонил, хотя конечно же видел, что дверной замок сломан! Позвонил раз, другой, настойчиво, требовательно. И Виктор не выдержал. Он развернулся, открыл дверь в прихожую, подошел к наружной двери и распахнул ее ногой… и проснулся. Болела нога, болело плечо. Перед глазами был ламинатный паркет, а не дверная поверхность. Повернув голову, он обнаружил, что лежит на полу возле кровати, голый и застывший. Он поднялся на четвереньки, с трудом приподнял тело и перевалил его на постель.
В дверь позвонили. Настойчиво, требовательно. Но у него не было сил даже пошевелиться. Позвонили еще раз и другой. Он лежал, не смея шелохнуться или громко перевести дух, чтобы шумом не выдать свое присутствие в квартире. Потом в коридоре зазвучали размеренные уходящие шаги, хлопнула дверь на лестницу, и все смолкло. Через минуту ему стало казаться, что упорные звонки в дверь и звук уходящих по коридору шагов были тоже продолжением его кошмарного сна. Нет, со всем этим надо как-то кончать, а то ведь можно и умом тронуться. Он встал, накинул халат, все еще влажный с ночи, но висевший на стуле, не валявшийся на полу, а вот когда он его поднял и повесил на спинку стула — этого он не помнил. Да наплевать! Дверь — вот что не давало ему покоя. Он подошел к ней, завязывая на ходу кушак халата, потрогал ручку, ключ — все было в полном порядке — и осторожно приоткрыл дверь. Что-то с шумом упало. Он выглянул. В коридоре никого не было, а перед дверью, на самой середине коридора лежал проклятый венок. Он подошел к нему, поднял и понес к окну: если оно открывается, он сейчас же вышвырнет эту гадость за окно. Окно открывалось, но только в верхней своей части — для проветривания. Виктор приставил венок к стене под окном, решив, что уберет его потом. Может быть. Или так и оставит — пусть убирают уборщицы. Подойдя к своей двери, он увидел на ней прикрепленный скотчем конверт с надписью «Виктору Гурнову». Он взял конверт, вошел в квартиру, прошел в комнату и сел на кровать. Разорвал конверт и достал письмо. Почерк был незнакомый, и он взглянул на подпись. «Иван Гурнов» — стояло под письмом. Он стал читать.
«Здравствуй, отец! Я приехал в Германию и с трудом разыскал твой адрес, но никак не могу застать тебя дома. Прихожу каждый день, иногда несколько раз. Видел твоего соседа и говорил с ним. Наверняка он тебе передал, что твой сын хочет тебя видеть. Ты прячешься от меня? Напрасно ты это делаешь. Я матери обещал перед ее смертью разыскать тебя и кое-что тебе от нее передать, и я сделаю то, что ей обещал. Мама умерла 29 декабря прошлого года. Надеюсь увидеться с тобой хотя бы в годовщину ее смерти. Иван».
А вот это уже было куда страшней, чем истеричные женщины или разгневанные мужья! Его сын, оставленный им на родине семь лет тому назад, мальчишкой с умирающей матерью на руках, со старой беспомощной бабкой в придачу, явился теперь требовать от него ответа. Ну что тут скажешь, наверное, он и в самом деле поступил тогда как последняя сволочь. Так выходит Катерина прожила еще целых шесть лет после его отъезда? Как странно… Зря он тогда уехал как отрезал: если бы он с нею переписывался, он бы все знал заранее. А что бы это изменило? Да еще неизвестно, доходили бы до Катерины его письма или нет. «А телефон?» — ехидно шепнула ему ослабленная болезнью и передрягами совесть. Ну, по телефону не так просто было тогда звонить в СССР, да и дорого… Да он же не собирался бросать Ваньку насовсем! Конечно, он был уверен, что Катерина умирает и умрет, но Ивана он собирался вызвать к себе, когда устроится. Он несколько раз об этом думал и даже наводил справки у эмигрантов, оставивших семьи в России. Он и какие-нибудь сильные лекарства от болезни Кати хотел найти и послать их с оказией в Питер, да вот не успел… А главное — для всего этого нужны были деньги, а денег у него все не было и не было, так стоило ли терзать душу себе и бывшей жене с сыном? Но разве объяснишь это теперь Ивану, ставшему взрослым парнем и недавно похоронившему мать? Кстати, сколько же ему теперь? Черт, в голове все путается, никак точно не вспомнить… Станет ли Иван его слушать, удастся ли ему все объяснить? Вот с подростками и юношами Виктор как-то почти не имел дела и не умел с ними разговаривать, хотя и подражал им…
Так, вот теперь ситуация окончательно прояснилась. А может, оно и к лучшему? Сыну он все-таки постарается все объяснить, оправдаться перед ним, даже прощения попросит. «Нас осталось двое мужчин — неужели мы не поймем друг друга?» — да, примерно вот так. А сейчас надо идти к врачу и постараться сделать так, чтобы его положили в больницу. Пусть сын его там разыщет. А что? У него наверняка сильный бронхит, ухаживать за ним дома некому, и вообще похоже, что начинается воспаление легких. Виктор покашлял, но не сумел откашляться, только почувствовал, что грудная клетка будто наполнена каменьями. Жаль, что нет градусника, а то бы он измерил температуру, чтобы заранее знать, что у него есть шанс укрыться от всех неприятностей в больнице. В стерильно чистой и теплой немецкой больнице с великолепной кормежкой и телевизором в маленькой палате, с вежливыми и заботливыми медсестрами. Они ведь там даже постели больным сами перестилают, он об этом слышал!
Он поднялся с кровати и, не тратя времени ни на туалет, ни на кофе, стал одеваться. Подумав, отыскал в тумбочке под вешалкой темные очки, раскрыл шкаф и внимательно оглядел полки; на глаза ему попалась черная фетровая шляпа Регины почти мужского фасона. Он сорвал с нее серую ленту с бантом, пообмял края, надел и глянул на себя в зеркало. Узнать, конечно, трудно, но вид какой-то дурацкий. А, плевать! Сейчас главное, чтобы сын не узнал его на улице, если он подстерегает его возле дома, а потом он выбросит этот дурацкий «боливар» в мусорный ящик. Осторожно оглядев коридор и лестницу, Виктор проскочил в лифт и нажал кнопку подземного гаража, по нему вышел во двор за домом, а через него — на соседнюю улицу. Увидев проходившее такси, он поднял руку, сел и назвал адрес врача, прикидывая, хватит ли ему оставшихся двадцати марок с мелочью, чтобы добраться до Зонненштрассе.
Доктор Вахтанг Чаидзе был любимцем русских эмигрантов. Мало того, что он имел громадный опыт и знания, он сам являл собой образец здоровой старости и обещал стать настоящим грузинским долгожителем. С седыми, но пышными и густыми волосами, со здоровым румянцем на щеках, он являл собой тип врача, которому невозможно было дать совет прежде исцелиться самому. Жанна получила его адрес от коллег по станции, и они с Виктором сразу же после первого визита стали считать его своим «домашним врачом».