Благословение
Шрифт:
– Хорошо. Подготовься к нашему путешествию. Ты уже получила свою новую ракетку?
– На следующей неделе. Я все успею сложить, не беспокойся.
– Не буду. Я опять начинаю чихать. Пока. Я кладу трубку.
В действительности она еще и не начинала складывать вещи, хотя и составила список всего необходимого. Эти последние недели были слишком напряженными, чтобы еще думать о списке и необходимых покупках. Но времени оставалось мало, и сегодня вечером как раз подходящий момент, чтобы начать.
С карандашом и листком бумаги она стала все проверять. Купальные костюмы.
Старый сломался. Туфли для дорожного костюма, темно-голубые. Туфли для…
В дверь позвонили. Это было странно. У нее никогда не было неожиданных посетителей. Люди всегда вначале предупреждали по телефону.
Она осторожно подошла к двери и посмотрела в глазок. В холле было темно, так что она едва могла различить стоявшую там фигуру, уменьшенную и искаженную через маленький глазок; женщина с пышными до плеч волосами. Дженни выпрямилась и побледнела.
– Да? Кто там?
После небольшой паузы молодой и взволнованный голос ответил:
– Джилл. Это Джилл. Вы разрешите мне войти?
– О, нет, – прошептала Дженни. У нее по спине пробежал холодок.
И все же, подобно тем беспомощным людям в падающем над горами самолете, она уже знала, что это с ней должно произойти.
ГЛАВА 6
Дом находился более чем в двух тысячах миль от шумного города, звуки которого проникали сквозь окна студенческого общежития. С радостным чувством Джилл покинула свой дом ради этого нового места; все же иногда, когда она прижималась лицом к зеркалу, стоявшему позади кровати, перед ней так живо вырисовывался дом, что она снова могла слышать голоса, звучащие во дворе позади дома, ощущать запахи обеда, готовящегося на кухне, чувствовать, как ее босые ноги касаются холодного пола. Как ни странно, комната, которую Джилл помнила лучше всего, была не ее собственная небольшая розовая спальня, в которой на полках стояли мягкие игрушки, а потом книги, где ночью в окно заглядывали звезды, а довольно большая комната в конце коридора, где спали ее родители.
Там, в верхнем выдвижном ящике комода, хранилась коробка с шоколадом, из которой ей давали сладости после ванны, до того, как она почистит зубы. Там возле окна стояли два мягких широких кресла. То, что слева, было папиным; по воскресеньям, если ему не нужно было осматривать пациентов в больнице, он сидел и читал, разбрасывая газеты по полу. Второе кресло было «креслом сказок», достаточно просторным, чтобы в нем помещались Джилл и мама вместе, когда мама читала вслух.
В ногах у огромной кровати ставили колыбель, когда в семье появлялся следующий ребенок. Украшавшаяся каждый раз новыми лентами и кружевами, она оставалась там до тех пор, пока ребенок не подрастал настолько, что уже мог спать в своей кровати в своей собственной комнате.
– Очень маленькие дети любят все маленькое, – объясняла мама, – потому что они только что покинули маленькое теплое место, вот.
Это,
Маленькое, теплое место. Это было загадочным, потому что ребенок казался слишком большим, чтобы он мог поместиться у кого-то внутри.
– Я тоже была внутри тебя? – спросила Джилл.
– Нет, – сказала ее мама, – ты была в животике другой женщины.
– Ну, тогда все понятно. – Это было не так уж и важно. Долгое время она больше не думала об этом, хотя было странным то, что позднее, когда она начала задумываться об этом, эта сцена снова оживала перед ее мысленным взором: Люсиль, туго завернутая в мягкие пеленки, Джилл у изголовья колыбельки и ее мама, одетая во что-то длинное, белое с черными разводами.
Спустя много лет она спросила:
– Мама, а у тебя когда-нибудь был халат, такой черно-белый, клетчатый или цветастый, может быть?
– Да, у меня было японское кимоно, которое папа привез из Японии еще до того, как ты появилась у нас. На нем были красивые белые пионы на черном фоне. Я носила его, пока он не порвался. А почему ты спросила?
– Не знаю, вдруг почему-то вспомнилось.
Но это было много позже. Ее детство было шумным, все дни были заполнены, да и по соседству было много детей. Днем приходили родственники. Став старше и познав детскую ревность и зависть, она поняла, что не очень страдала от этого именно потому, что всегда было много коленей, на которых можно было посидеть, и много рук, чтобы приласкать ее. Если ее родители были слишком заняты малышом и не могли поиграть с Джилл или отвести ее куда-нибудь, то рядом всегда были тетя Фей, две пары бабушек и дедушек, три пары кузенов.
Люди всегда улыбались ей и восхищались ее рыжеватыми волосами. Когда она пошла в школу, то мама каждое утро завязывала их ленточкой сзади, всегда выбиравшейся в тон ее свитерам и кофточкам. Однажды, когда она вышла из гостиной, где ее мама пила кофе с подругой, она услышала, как подруга сказала:
– Какая чудесная девочка, Айрин. И какое счастье она принесла тебе! Подумать только, у тебя появилось трое своих после того, как вы удочерили ее.
– Да, – ответила мама, – она принесла нам счастье.
Но почему не «четверо своих»? Если ее удочерили, то, значит, она не была папиной и маминой «собственной»? К тому времени Джилл уже понимала значение слова «удочеренная». И тем же вечером, когда мама пришла пожелать ей спокойной ночи, Джилл задержала ее возле своей кровати.
– Побудь со мной, – попросила она. Мама взяла ее за руку.
– Ты хочешь услышать какую-нибудь сказку, Джилл? Небольшую, ладно, скажем, главу из «Винни-Пуха», потому что завтра тебе идти в школу.
– Нет. – Вопрос, который она хотела задать, казался слишком детским для ученицы третьего класса, посещавшей продвинутую группу по чтению.