Благую весть принёс я вам
Шрифт:
– Всё не угомонишься, паршивец?
Сполох закашлялся кровью, выплёвывая обломки зубов.
– Казнить тебя буду долго и жестоко, - сказал Головня.
– Как подлого предателя, изменника делу Науки. И подстилку твою гнилокровую - тоже.
– Он опять посмотрел на Жара.
– Случайно, значит. Ладно, потолкую ещё с тобой. Отпусти его, Осколыш.
Кузнец расцепил хватку, грузно поднялся, со свистом вдыхая через нос. Косторез лежал, потирая ладонями горло, со страхом глядя снизу на вождя. Лицо Головни, озарённое светом костра, будто пылало изнутри, глаза жемчужно мерцали, короткая борода переливалась как мех чернобурки. С суровой беспощадностью взирал он на обоих родичей, и Жар, трепеща, подумал невольно: "Это -
– Как кончится дождь, будем творить суд и расправу, - объявил Головня.
– Ты-то откуда проведал про его нечестие?
– спросил Головня Костореза.
– Может, вместе с ним хотел нагрянуть, да припоздал, а?
Тонкие заскорузлые пальцы Головни лежали на костяной рукояти ножа в кожаном чехле, прицепленном к сыромятному поясу. Другая ладонь, сжатая в кулак, недвижимо покоилась на сосновой столешнице. Пронзительный взгляд буравил Жара изумрудами зрачков из-под жидких бровей. В избе ещё стоял запах крови, тёмные пятна на полу зримо напоминали о недавней схватке, ввергая Жара в леденящий ужас.
– Нет-нет, Сполох говорил... хотел, чтоб и я... но не стал... Клянусь Наукой!
– Косторез устремил на вождя взгляд, полный мольбы.
– Ты веришь? Веришь мне, а? В-ведь я н-никогда... никогда против тебя... прошу... видят небеса... Г-головня...
– Хотел, значит, и тебя вовлечь, да ты не дался?
– насмешливо произнёс Головня.
– Ловкая сказка!
– Ум-моляю... ч-честное слово... я б-бы никогда...
Головня долго созерцал его, скользя пристальным взором по дрожащему лицу; затем, обхватив щёку Костореза ладонью, провёл жёстким пальцем под его правым глазом. Проговорил, будто упрашивал:
– Не предавай, Жар. Нас, Артамоновых, и так повыкосило. Если предашь, с кем останусь? Пылан предал, жена твоя предала. Искра, негодяйка, тоже изменила. Сполоху верил как себе - и он туда же. Ты хоть будь верен...
Жар, обалдев от такой перемены, торопливо заверил его:
– Я никогда... ни в жизнь... здоровьем детей...
– Здоровьем детей - да-да...
– Головня вздохнул, опустив плечи. От грозного вида его не осталось и следа. Теперь перед Жаром сидел безмерно уставший и печальный человек.
Но длилось это недолго. Головня тут же встряхнулся и бодро произнёс:
– А хотя бы и предашь... Убить меня всё равно не сможешь, только себя погубишь. Душу свою потеряешь. Сколько уж раз смертушка рядом ходила, а всё мимо. Наука надо мной витает, бьёт крылами. Слышишь? Я - избранник богини, призванный нести её истину миру. Мне не страшны никакие козни. Прошло время, когда других боялся, теперь сам навожу страх! Здесь, в тайге, нет для меня соперника. Я один внимаю гласу богини! С тех пор, как услыхал его впервые в пещере, иду с ним по жизни. Нет во мне злобы, но лишь вера и справедливость. Ежели караю кого, то за дело. Если награждаю, то за заслуги. Нигде не сошёл с тропы! Так впредь и буду идти, добрый к друзьям и беспощадный к врагам. Соображаешь, Жар? Думаешь, не болело у меня сердце, когда приговаривал изменников к смерти? Будь я прежним, может, и простил бы засранцев. Но Наука не склонна прощать. Она, благодатная, велела мне лишать мерзавцев жизни. Ибо лицемеры не должны осквернять собой землю. Согласен со мной?
– Согласен, Головня, - прохрипел Жар.
– Чую, борьба только начинается. Может, и не доведётся мне дойти до конца. Много врагов, много... Язвят со всех сторон. Недруги думают - держусь за власть. Глупцы. Не власть мне дорога, а слово Науки. Если не я, то кто его гласить будет? Не вижу достойного. Все во тьме блуждают. Понимаешь?
– Понимаю, Головня, - заворожённо промолвил Жар.
– Богиня призвала меня служить Ей. То был не мой выбор. Она, великая, обратила ко мне Свой лик, когда я, отвергнутый всеми, замерзал среди ледяных полей. Она сказала: "Головня, ты избран Мною нести слово истины людям". Что мне оставалось делать? Я подчинился Её воле и продолжаю ей следовать. Ибо Она, владычица земная и небесная, устала пребывать в небрежении, забытая Своими чадами. Она хочет вернуться в мир, который создала. И я - орудие Её. За мною сила правды! А кто против меня, тот против правды.
– Истинно так, великий вождь!
– выпалил Жар.
Глядя на вдохновенно вещавшего Головню, он вдруг с необычайной остротой почувствовал всю ничтожность и тщету недругов его. О богиня, насколько глуп и мелочен был Сполох в своём порыве! Не понимал, что замахивается на великана, неизмеримо сильнее его. Думал поспорить с вечностью, дурак! С таким же успехом он мог бы попытаться остановить пургу. Головня - он даже не колдун, он... стихия! Всесметающая, лютая стихия, которая не утихнет, пока не перемешает все общины, какие есть на земле.
А вождь продолжал:
– Много, много дел впереди: очистить край от крамольников, утвердить истинную веру, разобраться с пришельцами... Ох, не поспеть. Ищу человека! Продолжателя дела. А натыкаюсь на злых людей. Приходиться быть жестоким: если не раздавлю зло сегодня, завтра оно раздавит добро. Нужно торопиться. Силы мои не вечны. Хочу быть уверенным, что в свой последний час не оставлю крамоле надежды. Вот к чему стремлюсь, Жар! Вот о чём мечтаю.
Обереги на его груди стукались боками: серебряный тюлень, медный соболь, железная гагара, а ещё реликвии - "льдинка", "трубка", "пластинка". Меж ними терялся маленький кожаный чехольчик с указательным пальцем Искры и прядью её волос. Головня никогда не расставался с ним.
– Смотри, Жар, если затаишь зло - крепко пожалеешь об этом. Не думай сохранить это в тайне, от богини ничего не укроешь.
– К-клянусь, Головня...
– вновь залепетал Косторез.
– Никакого зла... Я предан... всей душой... я с-спасти хотел...
– Ладно, что уж толковать. Иди. Если и соврал мне, кривда твоя всё равно на явь выйдет. Ступай, ступай.
– Я не соврал, вождь!
– чуть не плача, уверял его Жар.
– Не соврал!
Он и сам верил в это. Страх заставил его гнать из памяти слова, сказанные Сполоху, придавить их спудом забвения и более не ворошить. А Головня почесал двумя пальцами острый кончик носа и, не глядя на него, небрежно махнул пятернёй.
– Иди, Жар.
И Жар вышел, полный восторга и умиления.
Часть третья
Глава первая
Вначале был голос. Он выговаривал торжественно и грозно: "О Наука, предвечная госпожа! Мы отдаём тебе этих людей - да насытишься их плотью, да призришь их подлые души, злоумышлявшие на тебя". И завораживающе звучал бой барабанов, размеренный, словно поступь великой богини: бом-бом-бом... А вслед за ним - дурацкое гыгыканье Осколыша, волочившего по колкой, высушенной зноем траве едва живого Сполоха. Сполох хрипел, булькая кровью, слабо шевелил разодранными до мяса руками и ногами, дрожал тяжёлыми, посинелыми веками. Знойника, невеста его, стонала, привязанная вымоченными ремнями к шесту. Сохнущие ремни до крови стягивали её обнажённое, покрытое укусами комаров и слепней тело. Толпа ликовала: "Умри, проклятая ведьма", "Молись своим демонам, коварная мразь". А вождь, потешаясь, кричал Осколышу: "Гляди, ретивый, не доконай его. Не хочу, чтоб он помер раньше своей подстилки". И в ответ - опять гыгыканье: "Мне только порезвиться, вождь, ага. Ничего другого не жажду". Хворост усмехался, глядя на позеленевшего Костореза: "Что, Жар, мутит? Привыкай, друг, привыкай. Раньше-то мы смазывали полозья землёй и жиром, а нынче - кровью. Эвон как быстро летят!". И звенел чей-то кровожадный вопль: "Давай, Осколыш, всыпь ему ещё! Чтоб кожа слезла! Чтоб лупала вылезли! Вытряси душу из подонка".