Благую весть принёс я вам
Шрифт:
– Ну и что ж, проверил?
– хмуро спросил Головня.
Лучина озадаченно воззрился на него, облизнул губы.
– Нет. Да и с чего бы? Вождь-то чай врать не будет. А к Лиштуковым соваться... сам знаешь...
– Он поёжился и умолк.
– Ну, ну, давай дальше, - нетерпеливо сказал Головня, отставляя кубок с молоком.
– Пошли берегом, всё лодки пришельцев высматривая. У них-то, ведаешь, лодки большие, ветром гонимые, с надутыми тряпками на столбах... Издали видать. Но не углядели ни одного. Я уж грешным делом на гостей подумал - мол, набивают мошну, хотят на нас поживиться. А тут глядь - эти самые гости и лежат на крутоярах. Немного, пятка не наберётся, а всё же! И железные бруски раскиданы. Только я брать не стал - грех ведь мёртвых обирать! Да и заговорены,
– он искательно заглянул в глаза Головне, но тот молчал, непроницаемый как скала.
– Говорю своим: видно, пришельцы вернулись, надо вождю сообщить поскорее. Вот и помчались в обратный путь. Ещё к Федорчукам и Воронцовым заглянули, собрали пушнину, всё как ты велел. И кору тоже... Для краски. Я помню.
Он умолк и тревожно посмотрел на Головню, выражение лица которого не сулило ничего хорошего. Понурился, принявшись мять рукав меховика.
– Всё что ль?
– спросил вождь.
– Навроде того, - пожал плечами Лучина.
Головня молча жевал сушёную голубику. Остальные, чавкая, наблюдали за ним. Наконец, вождь спросил:
– Про Огонька-то спрашивал?
– Спрашивал. Никто не видал его.
– Значит, у Лиштуковых хоронится, - сделал вывод Головня.
– Больше негде ему укрыться, грызуну проклятому.
Лучина натужно хохотнул, отчаянно прея в меховике.
– Да может, сгинул он давно? По общинам-то метаться - злым духам самая сласть...
Головня в ярости хлопнул себя по коленке.
– Привезёшь мне его тело, тогда только поверю. А до тех пор землю носом рой, но Огонька добудь. И вы все тоже ройте.
– Он засопел, свирепо грызя ягоду.
Осколыш подал голос:
– Может, у пришельцев он?
– Может, и у пришельцев, - согласился Головня.
– С этой сволочи станется.
– Он вздохнул.
– Люди нужны. Воины. А воинам - луки со стрелами, ножи и копья. А для ножей и копий - железо. Много железа. А ты, Лучина, даже болванками побрезговал! Скверны, вишь, испугался... Не перебивай! Будешь говорить, когда я разрешу. Надысь Чадник этот божился, что железо доставит, если рыбий зуб ему подгоним. Говорил, санями менять будет. Даже и место предлагал: Белые холмы. Выжига он, конечно, насквозь его вижу, прохвоста, а только нам не до жиру. Прочие-то гости разбегаются как мыши, ничем их не заманишь. Значит, надо соглашаться.
– Откудова ж столько рыбьего зуба возьмём?
– спросил Осколыш.
– А сам-то как думаешь?
Кузнец почесал щёку, порытую нарывами.
– Из ледяных полей? Больше-то неоткуда...
– Заодно и зверолюдей приобщим к слову Науки, - закончил вождь его мысль.
Все молчали, переваривая новость. Никому не хотелось тащиться в ледяные поля обращать в истинную веру полуживотных, но возражать не решались. Помощники украдкой переглядывались, пытаясь угадать, какому бедолаге предстоит заняться этим неблагодарным делом. В тягостной тишине стал слышен весёлый бубнёж стражников у входа. Нескладный длинный слуга с обкромсанной рыжей бородкой принёс толчанку в привозном глиняном котелке, на котором были изображены диковинные чёрные звери, бродившие меж диковинных чёрных деревьев в окружении ровного красного сияния. От толчанки пахнуло рыбой и кровью.
– Позволишь ли старику сказать, великий вождь?
– подал голос Хворост.
– Ты - поистине свет очей наших, величайших из смертных, пришедший в этот мир, чтобы удивлять. Слава о твоих деяниях будет греметь в веках. Ты принёс нам слово истины, ты победил Отцову скверну, ты дал нам силу торжествовать над всеми тварями земными, небесными и водными, ты одолел голод и оградил нас от духов болезней; беспомощные общины ты превратил в могучий народ тайги, а неодолимых пришельцев заставил трепетать при звуке своего имени; ты утвердил эпоху благоденствия! Мы помним время, когда кровянка считалась лакомством, а вещи древних хранили как великую ценность. Помним, как блуждали во тьме, шарахаясь от мёртвых мест, и питались падалью, словно черви. Помним, как яростно спорили на собраниях и вместо общего блага думали о своей выгоде. Ныне же твой закон властвует повсюду от ледяных полей до большой воды на юге, от ивовых топей на западе до Белых холмов на востоке. Все общины склонились пред тобой и подчинились народу тайги. Вчерашние загонщики, мы стали грозными воинами, вострящими копья во имя Науки. Прежде погрязавшие в бедности, ныне мы приобрели бесчисленные стада и табуны. Недавно ещё ходившие в рванье, сегодня мы облачаемся в привозные одежды из тонкого полотна. Ты открыл нам истинное предназначение и направил по стезе судьбы. Ты дал каждому из живущих занятия по жребию его и упорядочил пребывавшее ранее в смешении: невольников ты заставил работать, женщин - смотреть за детьми, советников - помогать тебе словом и делом, а воинов, - сражаться во славу Науки. Благодаря тебе, великий вождь, мир обрёл смысл и устойчивость.
Старик разглагольствовал, дрожа седыми брылями, а Головня терпеливо слушал его, попивая молоко. Речь Хвороста была ему приятна.
А тот продолжил, переведя дух:
– Твоя мудрость, внушённая Наукой, помогает тебе идти от победы к победе, о великий вождь. Но даже мудрейшему из мудрых нужны хорошие исполнители его приказов. Ты сказал, великий вождь, что благо Науки требует подчинить Её воле богомерзких Лиштуковых и жителей ледяных полей. Воистину своевременное решение! Но кто возьмётся за такое? Мы знаем, великий вождь, что тебе всё по плечу, однако помним также, чем закончилась твоя отлучка из общины - презренные отступники вообразили, будто без тебя легко справятся с людьми Науки. Они ошиблись, но пламя мятежа пожрало многих твоих верных слуг. Стоит ли вновь искушать судьбу? Мои сыновья давно жаждут отличиться перед тобой. Тебе нет нужды отправляться самому ни на юг, ни на север. Пошли одного из них в ледяные поля, а другого - к Чёрному берегу. Оба они готовы отдать жизнь за тебя, великий вождь. Прошу, дай им проявить свою верность, и они не подведут. Вот что я хотел сказать.
Он замолчал и благообразно сложил морщинистые, в коричневых пятнах, руки на животе. Помощники изумлённо переглядывались, размышляя, чем им аукнется внезапное предложение Хвороста. Головня, оживившись, промолвил:
– Славно придумано, старик! Вижу, не зря я возвысил тебя - ты воистину предан мне и неустанно радеешь о благе Науки.
– Он посмотрел на остальных.
– Вот как надо служить богине! Бесстрашно и самоотречённо, а не поджимать хвост от любой опасности. Слышишь, Лучина? Это тебе укор.
– Головня, чтоб я лопнул, - воскликнул тот.
– Позволь ещё раз съездить, и все болванки тебе привезу, до единой! Душой своей клянусь.
– Поздно, Лучинушка, поздно. Ты вон лучше за новичками приглядывай, чтобы по ночам к девкам не бегали.
Жар мстительно добавил:
– И киноварь не привёз.
Лучина покосился на него, стиснув зубы от бешенства. Маленькое личико его сделалось похожим на оскалившуюся лисью мордочку.
Головня сказал:
– Будь по-твоему, старик. Дам лучших людей, а если справятся твои сынки, подарю каждому по три десятка лошадей.
– Славой о твоих милостях полнится край, великий вождь, - просипел Хворост.
Всё складывалось как нельзя лучше. Решение было принято, главные назначены. Обошлось без распеканий и глухих угроз.
Чувствуя, что вождь расслабился, Жар произнёс:
– Позволь... слово... вождь.
– Ну?
– буркнул Головня, мельком глянув на него.
– О Зольнице... Сполоховой мачехе... Она... тяжело ей... задолжала Чаднику... тот требует... в услужение... а всё ж таки - вдова вождя... да и наша... нехорошо как-то...
– Слыхал я о том, - небрежно ответил Головня.
– И чего ты хочешь от меня?
– Ну, - смешался Косторез.
– Вступиться... помочь... хоть и Сполохова мачеха... а всё же.
Головня долго жевал кислые ягодки клюквы: они лопались меж зубов, брызгая алым соком. Жар обильно потел, ожидая ответа. Прочие помощники с причмокиванием увлечённо пожирали строганину и потроха, делая вид, что не замечают затянувшегося молчания.
Наконец, Головня произнёс:
– Сама влезла - сама пусть и расхлёбывает.