Блатные псы
Шрифт:
– Факт похищения налицо. Статья сто двадцать шестая, в случае с Никиткиным – до двенадцати лет лишения свободы. Принято решение о возбуждении уголовного дела, на основании этого гражданин Никиткин задержан и помещен под стражу.
– Похищение… Сто двадцать шестая статья… – брюзжащим голосом передразнил его Саньков. – А ничего, что в этой статье примечание есть? Лицо, добровольно сдавшее похищенных, освобождается от уголовной
– Если в его действиях не было иного состава преступления.
– И какой там состав?
– А незаконное лишение свободы?
– Кто лишил Кустарева свободы? Были там какие-то люди, он их видел. А Никиткина не видел… И его девушка не видела…
– А нападение на сотрудника полиции?
– Кто напал? Никиткин напал?
– Пока я не могу вам этого сказать. Ведется следствие, выясняются обстоятельства…
– А как насчет другого похищения? Кто, как не ты, похитил Никиткина?
– Вообще-то я его задерживал…
– И в лес доставил.
– Водитель немного заблудился.
– Ты допрашивал Никиткина, угрожал ему расправой… Думаешь, это тебе сойдет с рук?
– Есть варианты? – нахмуренно глянул на Санькова Одинцов.
Увы, но его действия запросто можно назвать незаконными, подвести их под превышение служебных полномочий, злоупотребление власти… Он нанес удар Никиткину палкой о двух концах.
– Есть. Проблемы с прокуратурой. Тебя устраивает такой вариант?
– Не очень.
– Мне уже звонили насчет Никиткина, спрашивали… Ты меня понимаешь?
Одинцов кивнул. Саньков – шкура продажная, но за жабры его так просто не возьмешь. А самому по ту сторону закона оказаться можно. Очень даже запросто можно…
– Понимаю.
– Надо освобождать Никиткина.
– Чтобы он дальше по городу ездил, девчонок совращал?
– Будут заявления, будем принимать меры…
– Я перед ним извиняться не буду, – набычился Максим.
– Так никто и не требует! – не смог сдержать вздох облегчения Саньков.
Извиняться перед Никиткиным Одинцов не собирался, но возникло желание сказать ему на прощание пару ласковых слов. Вчера он всего лишь разыграл Фраера, а завтра шутить не станет. Пусть эта гнида еще раз перейдет ему дорогу…
Он отправился в изолятор и увидел дежурного прапорщика, который выходил из камеры Никиткина. Все бы ничего, но, увидев Максима, прапорщик сошел с лица, даже губы от страха побелели.
– Радьков, ты чего такой напуганный? – всматриваясь в него, спросил Одинцов.
– Я напуганный?! – проблеял прапорщик.
Никогда еще Максим не видел этого краснощекого борова таким растерянным, как сейчас. Такое ощущение, будто он заключенного в камере убил.
Но Никиткин был жив. Он лежал на койке и с наигранным презрением смотрел на Одинцова. Бутылка пива у него в руке, и он открывал ее на глазах у Максима.
– Откуда пиво?
– Так это… Виноват!
Одинцов смотрел на Никиткина и не видел прапорщика, который находился у него за спиной. Но, судя по голосу, Радьков находился на грани обморока.
Зато Никиткин вел себя вызывающе. С насмешкой глядя на Максима, он поднес к губам открытую бутылку, сделал несколько глотков.
Одинцов догадывался, что происходит. Не стал бы Радьков так переживать из-за незаконной бутылки пива. Здесь что-то другое. И он мог бы узнать, что именно, прямо на месте. Мог остановить Никиткина, изъять у него бутылку, отдать содержимое на экспертизу… Он помнил, как погибли Штрих и Ворсобин. Их отравили…
– Ну, если виноват, накажем… – закрывая дверь в камеру, затаенно усмехнулся Максим.
Не стал он разговаривать с Никиткиным. Много чести. И останавливать его не стал, и бутылку не отобрал. Пусть пьет, вдруг это смертельно…
Радьков закрыл дверь на ключ и пошел за Максимом. Тот вдруг резко вонзил в него пристальный взгляд:
– Ты что-то хотел сказать?
Радьков чуть не умер от страха. Беднягу всего передернуло, лицо перекосилось.
– Я?!. Нет!..
– А может, все-таки?
– Да нет, нормально все…
Поворачиваясь к прапорщику спиной, Максим практически не сомневался в своей версии…
Никиткин умер на свободе. Через три дня после освобождения. Причину его смерти мог установить только майор Одинцов, но он не стал этого делать.
А на следующий день после этого старший лейтенант Кустарев подал рапорт. Не хотел Одинцов его отпускать, да и сам Гриша не очень хотел уходить, его легко можно было уговорить. Но все-таки Максим дал ход рапорту. Как ни крути, а у парня своя дорога, рано или поздно он на нее встанет. Для него будет лучше, если это случится раньше. Как мент, он состоялся и в деловой среде так же быстро и уверенно станет своим…