Блаженные (Блаженные шуты) (Другой перевод)
Шрифт:
— Думаешь, хватит нам на ужин?
Господи, это же Антуана!
Нелегка была обратная дорога! Теперь вместо картошки я несла рыбу, которая на солнце воняла все мерзче, а ведь ее обложили водорослями, чтобы не испортилась. Да еще корзина получилась тяжелой. Я тащила ее за спиной — вонючая вода сочилась на плечи, пропитывала волосы и рясу. Зато у Антуаны настроение исправилось, она без умолку трещала о том, что видела и слышала на рынке, пересказывала сплетни и новости. Коробейник с материка привез весть о групповом самосожжении в угоду святой Кристине Чудесной. В Анже повесили женщину, вырядившуюся в мужское платье. Рыбак из Ле-Девэна якобы поймал рыбину со второй головой вместо
Возвращались мы по прибрежной тропе. Этот путь длиннее, но его избрал Лемерль: верхом-то пара лишних лье не крюк. В счастливые времена я любила гулять этой тропкой мимо гати. Сегодня, с тяжеленной корзиной за спиной, брести по зыбучему песку было совсем не в радость. Лемерль же, наоборот, с явным удовольствием любовался морем и задавал бесконечные вопросы о приливах, отливах и переправе на материк, на которые я не обращала внимания, зато Антуана отвечала подробно и обстоятельно.
Когда добрались до монастыря, уже вечерело. Я едва не ослепла от яркого солнца, едва не умерла от усталости и мерзкого запаха. Корзину я бросила на кухне. Какое облегчение! Теперь скорее во двор, к колодцу, а то от жары в висках стучит и в горле пересохло. Я уже собралась зачерпнуть воды, но за спиной закричали. Альфонсина!
Видно, она полностью оправилась от вчерашнего приступа: глаза блестели, щеки так и пылали.
— Ради Бога, не касайся воды! — на бегу вопила она. — Неужели ты ничего не знаешь?
Я аж растерялась. Красящие таблетки Лемерля и его наущения совершенно вылетели из головы. Куда ни гляну, вижу личико дочери, оно отпечаталось в глазах, как солнце, на которое слишком долго смотрели.
— Колодец, Господи, помилуй, колодец! Сестра Томазина вышла за водой для супа, а в колодце кровь! Мать Изабелла запретила к нему приближаться.
— Кровь? — тупо повторила я, огорошенная воплями Альфонсины.
— Это знамение, — пояснила та. — Господь карает нас за то, что похоронили мать Марию на картофельном поле.
Я едва не улыбнулась, на миг забыв об усталости.
— Наверное, там слой ржавого песка, — предположила я. — Ну, или красной глины.
Альфонсина надменно покачала головой.
— Другого я от тебя и не ждала, — процедила она. — Всему ищешь причину, точно и в дьявола не веришь!
Альфонсина-то, конечно, верила в происки дьявола. И мать Изабелла верила, да настолько, что велела отцу Коломбину освятить колодец, а если понадобится, и весь монастырь. Альфонсина заявила, что накануне почувствовала в себе скверну и покой обрела, лишь когда отец Коломбин осмотрел ее со всем тщанием и следов скверны не нашел. От такого заявления у сестры Маргариты начались судороги в левой ноге — новый духовник пообещал исцелить и ее. «Еще немного, и монастырь в дурдом превратится», — с опаской подумала я.
— Где же нам теперь воду брать? — спросила я.
Альфонсина просияла.
— Случилось чудо! Сегодня в полдень возчик привез нам двадцать пять бочонков эля. Это, мол, подарок настоятельнице. Уже роют новый колодец, а пока жажда нам не грозит.
В тот вечер мы ужинали жареной барабулькой и хлебом, пили эль. Очень вкусно, да у меня пропал аппетит. Что-то было не так и в накрытых столах, и в молчании за ужином, и даже в рыбе на тарелках. Что-то меня беспокоило. Когда мы выступали пред королем Генрихом в Пале-Рояль, нас вели по Зеркальному коридору, и у меня возникло такое же ощущение. Казалось, я вижу мир наоборот, а правду коварно искаженной, хотя, возможно, у меня разыгралось воображение.
После того как мать Изабелла прочла молитву, никто не сказал ни слова. Тишину нарушали лишь чавканье беззубой Розамунды, нервный стук Маргаритиной левой ноги и звон столовых приборов. Я жестом велела Антуане взять с моей тарелки нетронутую еду. Раз — и тарелка опустела, близорукие глазки Антуаны алчно вспыхнули. Она то и дело на меня поглядывала, я грешным делом подумала, что добавка считается платой за молчание о Флер. Я и эль ей оставила почти весь, а сама ела один хлеб. От запаха рыбы, даже жареной, начиналась тошнота.
То ли дело в тошноте, то ли в страхе за Флер, но тем вечером голова у меня работала на диво плохо. Я просидела в трапезной минут десять, а то и больше, прежде чем догадалась, что меня тревожит. Перетты не было на ее обычном месте среди послушниц. Лемерль тоже отсутствовал, хотя его я и не ждала. Где Перетта? На вчерашней панихиде я ее видела, а с тех пор ни разу — ни в клуатре, ни когда работала в пекарне, ни позднее на сексте, ни на капитуле, ни сейчас за ужином. Где же моя маленькая подружка?
Со стыда вспыхнули щеки. С тех пор как исчезла Флер, я редко думала о Перетте. Что там, почти ее не замечала. Вдруг она больна? Я едва ли не надеялась на это! Болезнь объяснила бы ее отсутствие. Только сердце подсказывало: дело в другом. Господи, зачем она ему? Перетта слишком юна, чтобы ему приглянуться, слишком ребячлива, чтобы пригодиться… И все же я чувствовала: Перетта у Лемерля.
21. 23 июля 1610
Вот вам и начало! Можно сказать, первый акт пятиактной трагикомедии. Главные роли уже распределены — благородный герой, красавица героиня, комические декорации и хор дев на манер античного. Все на местах, кроме злодея, который тоже непременно появится, дайте срок.
Кровь в колодце — штришок для придания особой поэтичности. Теперь у всех на уме знамения и чудеса — птицы, летящие на север, двухжелтковые яйца, странные запахи, сквозняки в неурочных местах. Мне это только на руку. Умиляет, что сам я почти ничего не делаю. Монашки пересидели в своем уединенном монастыре и заскучали. Им только палец покажи — увидят, услышат и почувствуют именно то, что мне нужно.
Сестра Антуана в последнее время стала палочкой-выручалочкой. За румяное яблоко, сладкий пирожок или просто слово доброе она потчует меня местными сплетнями и маленькими тайнами. Именно Антуана с моей подачи отловила шесть черных кошек и запустила в монастырь. Кошки устроили настоящий погром в маслодельне и насулили беду сорока двум монашкам, которые попались им по дороге. Именно Антуана отыскала уродку-картофелину в форме дьявольских рогов и подала матери Изабелле на ужин. Именно Антуана до колик напугала сестру Маргариту, посадив в мучной закром лягушек. Маленькую тайну самой Антуаны — про ее внебрачного, умершего младенцем ребенка — мне поведала сестра Клемента, которая презирает толстуху и набивается мне в фаворитки. В фаворитках у меня другая, но Клемента падка на лесть и, к чему лукавить, куда милее плоской, как доска, Альфонсины или высохшей Маргариты, которую вечно трясет и колотит.
С сестрой Анной посложнее. Очень жаль. Какое огромное подспорье безмолвная сообщница, которая, если я правильно разобрался, куда смышленее, чем кажется. И дрессировке поддается не хуже собаки или мартышки. А еще ее любит Жюльетта — это мой дополнительный козырь на случай, если дикарка взбунтуется.
Ах, Жюльетта! Крылатую мои шуточки так и не развеселили, хотя втайне она досадует на кутерьму, которую они подняли. Очень в ее духе: росла средь заклинаний да наговоров, а экзальтированной дурой не стала. Я знал, что дешевыми фокусами и химерами ее не проведешь, но сейчас в этой кутерьме есть и ее вина, значит, она меня не выдаст. Как отчаянно мне хочется раскрыть ей карты! Нет, риска и без того предостаточно. Тем паче ей свойственна глупая верность, и, выяснив мои планы, она наверняка попробует их сорвать. Нет, милая, в этой игре мне совесть не нужна.