Блаженный Августин и августинизм в западной и восточной традициях

Сборник

Интерес Аврелия Августина к проблеме человеческого мышления и его соотнесения с речью возникает в самый ранний период его творчества – начиная с философских диалогов в Кассициаке (386–388). Поскольку в рамках одной статьи невозможно представить детальный анализ всего учения Августина о мышлении и о знаке (другими словами, его эпистемологии и семиотики), мы сосредоточимся лишь на одном аспекте этого учения – на понятии «внутреннего слова» (verbum interius), или «внутренней речи» (locutio interna), и ее связи с августиновской тринитарной теологией.

В ранний период творчества Августина (386–393) понятие о внутренней речи у него отсутствовало [23] . В своей ранней незаконченной работе «О диалектике» (ок. 387 г.) Августин считал слово (verbum) лишь «знаком какой-либо вещи (uniuscuiusque rei signum), который может быть понят слышащим, когда его произносит говорящий» [24] . Поэтому всякое слово является не чем иным, как звуком (omne verbum sonat), а «речь» (loqui) – это процесс порождения знаков с помощью членораздельного голоса (articulata voce signum dare) [25] . В диалоге «Об учителе» (ок. 389)

Августин упоминает о том, что впоследствии будет названо «имагинативным словом» (verbum imaginabile), т. е. о мысленном представлении или воображении слова в душе (imaginatio vocis) [26] , прежде того как оно будет высказано с помощью языка, поскольку произносящий слово лишь объективирует вовне (foras) тот знак (или значение: signum), который он желает выразить посредством артикулированного звука [27] . Кроме того, Августин вслед за стоиками проводит различие между словом и его интеллегибельным смыслом, хранящимся в душе (quod in verbo intellegitur et animo continetur), который он по примеру Цицерона называет dicibile [28] , что соответствует стоическому понятию о Zcxr6v как «мыслимой предметности», отличающейся и от внешнего предмета, и от обозначающего его слова [29] . Таким образом, dicibile указывает у Августина на определенный ментальный феномен, находящийся внутри души и обозначаемый с помощью слов языка, и в этом смысле можно сказать, что оно в определенной степени предвосхищает понятие о «внутреннем слове», которое появится у Августина уже вскоре в связи с потребностями экспликации тринитарного учения.

23

См.: Panaccio C. Le discours int6rieur: de Platon й Guillaume d’Ockham. P., 1999. P. 109. Автор этого фундаментального исследования указывает на 395 г., однако появление учения о «двойственном слове» и о «внутренней речи» отмечается уже в сочинении «De fide et symbol», написанном ок. 393 г. (см. ниже).

24

«Verbum est uniuscuiusque rei signum, quod ab audiente possit intellegi, a loquente prolatum» (De dialectica. 5). Вообще в этот период Августин признавал неразрывную связь слова со звуком или голосом, звучащим в воздухе, опираясь на известную этимологию: «verbum» от «verberando» («сотрясение» воздуха, или уха, см.: De dialectica. 6).

25

См.: Ibid. Ср.: «…omnia quae voce articulata cum aliquo significatu proferuntur, verba appellari» (De magistro. 4.9). Слова, записанные на бумаге, Августин называет уже не «словами», а «знаками слов» («quae legimus igitur non verba sunt sed signa verborum» – De dialectica. 5).

26

Panaccio. Op. cit. P. 110.

27

«Qui enim loquitur, suae voluntatis signum foras dat per articulatum sonum» (De magistro. 1.2).

28

«Haec ergo quattuor distincta teneantur; verbum, dicibile, dictio, res. Quod dixi verbum, et verbum est et verbum significat. Quod dixi dicibile, verbum est, nec tamen verbum, sed quod in verbo intellegitur et animo continetur, significat. Quod dixi dictionem, verbum est, sed quod iam illa duo simul id est et ipsum verbum et quod fit in animo per verbum significat. Quod dixi rem, verbum est, quod praeter illa tria quae dicta sunt quidquid restat significat» (De dialectica. 5).

29

См.: «… » (Sext. Emp. Adv. Math. VIII. 11–12).

В самом деле, в трактате «О вере и символе» (393) Августин, разбирая вопрос о том, почему в Библии Сын Божий называется Словом Божиим (Verbum Dei), опирается на восходящую к Платону и стоикам и излюбленную раннехристианскими апологетами теорию «двойственного слова» [30] . По мысли Августина, подобно тому как у нас есть внутреннее слово, сокрытое в душе, которое совпадает с содержанием нашего разумного духа, а также внешнее слово, посредством которого мы выражаем свои сокровенные мысли, так и Сын Божий, неизменно пребывая в Отце, нисходит от Него на души верующих, сообщая им познание об Отце:

30

См.: Sext. Emp. Adv. Math. VIII. 275; Pyrr. hyp. I. 65; I. 73; Galen. Adhort. ad art. 1; Philo. De Abrah. 83; Iren. Adv. haer. II. 13.2 и др. О теории «двойственного слова» у стоиков см.: Spanneut. 1957. P. 310–312; Schindler. 1965. S. 104–106; Kelly. 1968. P. 13–14; Braun. 1977. P. 259–261; Столяров. 1995. С. 70. О христианской рецепции этой теории у ранних апологетов см.: Фокин А. Р. Формирование тринитарной доктрины в латинской патристике. М., 2014. С. 129–138, 145–162, 183–188, 193–203.

«Когда мы говорим истину (loquimur), то что иное мы приводим в движение, как не сам наш дух (animum ipsum nostrum), насколько это возможно, чтобы сделать его познаваемым и постижимым (cognoscendum et perspiciendum) для духа слушателя? При этом мы остаемся в самих себе и не удаляемся от самих себя, хотя и производим такой знак (tale indicium), благодаря которому наша мысль (nostra notitia) становится [понятной] другому человеку, так что, насколько позволяет возможность, от одного духа происходит как бы другой дух (quasi alter animus), через который первый выражает себя (se indicet). Мы пытаемся это сделать и словами, и самим звуком голоса, и выражением лица, и жестами тела,

то есть всеми возможными способами, желая показать то, что внутри [нас]. Но поскольку мы не можем достичь этого во всей полноте и дух говорящего не может проявиться полностью, отсюда возникает возможность лжи. А Бог Отец и пожелал, и смог истинно открыть Себя духам, стремящимся к [Его] познанию, и, для того чтобы открыть Себя Самого, родил То, что есть Он Сам (quod est ipse), [т. е. Свое Слово], Которое называется также Его Силой и Премудростью» [31] .

31

De fide et symb. 3. 4.

Так по примеру ранних апологетов – Феофила, Тертуллиана, Новациана и других – стоическая теория «двойственного слова» привлекается Августином для объяснения отношений между Богом Отцом и Сыном:

«Слово Отца произнесено так, что через Него познается Сам Отец (per ipsum innotescit Pater). Так же как мы, когда говорим истину, с помощью наших слов делаем так, что наш дух становится известен слушателю (noster animus innotescat audienti), и все тайное, что мы имеем в сердце (quidquid secretum in corde gerimus), произносится посредством такого рода знаков (per signa huiusmodi) для понимания кем-то другим, так и эта Премудрость, Которую родил Бог Отец, весьма справедливо называется Его Словом, поскольку через Нее достойным душам открывается сокровеннейший Отец (per ipsam innotescit secretissimus Pater)» [32] .

32

De fide et symb. 3. 3. Ср.: De div. quaest. 23, 63.

Изложенное здесь раннее учение Августина о Слове Божием несет на себе следы представления раннехристианских апологетов о Сыне как посреднике Божественного откровения, что предполагает определенное неравенство между Отцом и Сыном, поскольку Отец всегда остается сокрытым Богом и Его непосредственное познание невозможно, но оно становится возможным лишь посредством Его Сына – Слова. Однако, в отличие от апологетов, это учение у Августина не предполагает наличия двух стадий или двух форм существования Сына: внутренней, сокрытой, и внешней, проявленной. Августин прямо отрицает применимость к Сыну понятия «произнесенного слова», оставляя за Ним лишь значение внутреннего слова:

«Мы должны понимать, что Он есть Слово не так, как наши слова, которые произносятся голосом и устами, а затем исчезают в колеблющемся воздухе и пребывают не дольше, чем звучат. Это Слово пребывает неизменным. В самом деле, к Нему относится то, что говорится о Премудрости: Пребывая Сама в Себе, Она все обновляет (Прем 7. 27)» [33] .

Но что такое для Августина внутреннее слово, которое противоположно слову произнесенному? Представление о нем связано с понятием о «слове в сердце» (verbum in corde), которое мы находим в незаконченном «Комментарии на Послание к Римлянам», написанном Августином в 395 г. [34] :

33

De fide et symb. 3. 3.

34

К. Панаккио связывает с этим вторую фазу формирования учения Августина о «внутреннем слове» (см.: Panaccio. 1999. P. 111). Однако, как мы показали, это произошло на два года раньше, в 393 г., когда Августин осознал богословскую значимость стоического представления о «двойственной речи».

«Как представляется, сказать слово (verbum dicere) здесь означает не только то, которое мы производим с помощью языка, но то, которое замышлено в сердце (quod corde conceptum) и которое мы выражаем и самим делом» [35] .

Более подробно понятие «сердечного слова» Августин разъясняет в трактате «О христианской науке» (396), когда старается показать, как можно понимать совместимость воплощения Слова Божиего с неизменностью Его Божественной природы:

35

Epist. ad Rom. inch. Exp. 23.

«Когда мы говорим, для того чтобы то, что мы обдумываем в душе (animo gerimus), посредством телесных ушей достигло души слушающего, то слово, которое мы носим в душе (verbum quod corde gestamus), становится звуком и называется речью (fit sonus… et locutio vocatur). Однако наше размышление (cogitatio nostra) само не превращается в этот звук, но, оставаясь целостным в самом себе, без всякой тени своего изменения принимает форму голоса, с помощью которого сообщает себя слуху. Так и Слово Божие не изменилось, став плотью, чтобы обитать с нами» [36] .

36

De doct. chr. I. 13. 12.

Таким образом, Августин отождествляет слово, проговариваемое в сердце, с умственным размышлением (cogitatio), которое затем вербально выражается в словах того или иного языка, само не принадлежа к языку какого-то народа:

«Внемли своему сердцу. Когда ты задумываешь слово, которое [потом] произносишь (concipis verbum quod proferas), ты хочешь высказать [какую-то] вещь, и само представление об этой вещи в твоем сердце уже есть слово (ipsa rei conceptio in corde tuo iam verbum est); оно еще не произнесено, но уже рождено в сердце и пребывает там, [ожидая момента] произнесения. И ты обращаешь внимание на то, к кому оно обращено, когда говоришь с ним: если он латинянин, то говоришь с ним на латыни; если грек, пользуешься греческими словами, если карфагенянин, то обращаешься к нему на пуническом языке, если его знаешь. Итак, ты пользуешься разными языками в зависимости от разной аудитории, чтобы довести до нее замысленное тобой слово (verbum conceptum); само же это слово, которое ты замысливаешь в сердце (quod corde conceperas), не принадлежит к какому-то [определенному] языку» [37] .

37

Tract. In Ioan. XIV. 7; cp.: Serm. 288.3.