Блаженство по Августину
Шрифт:
Вопросительно отметив эту посылку, Аврелий не стал развивать ее далее в силлогизм, потому как непрошено припомнил, почему к мыслительному препровождению именно вечерних часов он привык, приспособился, живя в инсуле на четвертом ярусе. Тихая приглушенная ночь, она ведь для раздумий, а громозвучному яркому бодрому дню соответствует бурлящая, кипучая, порой бессмысленная бессознательная деятельность.
Скажем, суета сует и всяческая суета день за днем в общем равенстве никому не дают покоя, начиная от гордых древнейших царей и кончая нынешними распоследними рабами — чистильщиками и черпальщиками отхожих мест. И первые становятся не лучше и не хуже последних, в пешем строю быстро ли медленно поспешая в равно
После в переполненной людьми и рабами инсуле мало-помалу смолкают иные надоедливые шумы: досужая болтовня, жадное чавканье, похотливое чмоканье, ритмичное хлюпанье, хриплые вдохи-выдохи, хрюкающее сопение, сладострастные стенания. Сонный глухой храп и присвистывание во сне не так уж досаждают, чего никак нельзя сказать о звуках, производимых совокупляющимися мужскими, женскими членами тел или праздными, столь же бескостными сущеглупыми языками.
Теперь, когда Моника приобрела небольшой домус-особняк в Нижнем городе, бездумный животный и рабский галдеж не так уж раздражающ по вечерам. Но все равно утомителен, коли ты не глух как пень, хотя и потише, чем в инсуле, битком набитой человеческими телами.
Неспроста образцовые и хваленые римские поэты-язычники отдавали предпочтение глухой деревне перед шумным городом, одержимом перенаселенностью. От сельской безлюдной тишины и покоя, думается, происходят их греко-латинские буколики, эклоги, идиллии. Потому-то у них утренняя розовая демоница Аврора-Эос, чуть глаза продрав, водит лесбийское дружество с пандемониумом из девяти аллегорических муз, опекающих-де искусства и науки.
Между прочим, в древнееврейской Книге Бытия буквально согрешивший похотью ветхий Адам аграрно наказан деревенской жизнью и возделыванием полей в поте лица своего. В самом прямом тебе смысле, если пшеничные ростки натурально глушат волчцы и терние, а провеянное зерно надлежит еще евангелически отделить от плевелов.
Тождественно, ветхозаветно выходит и в познании бытия, в гносеологии, запишем по-гречески. Испокон веков умных слов устных и письменных, просторечных и книжных много-много, им тесным тесно; бессчетно они налезают друг на друга без промежутков и пауз. Зато глупым мыслишкам чересчур просторно, коли они суть немудрящие полторы-две навязчивые идейки, какие крутятся, вертятся, гуляют вам на широком пространстве неисчислимых книжных страниц, на форумах, под высокими сводами общественных зданий в обширных и бескрайних речах. Как исторически началась бесконечная политическая говорильня у греков, так и доселе она не кончается, бессмертно возвращаясь на круги своя.
Вернее сказать: болтливые языки новые, а мысли-то старые… Вот они где наши риторика и красноречие!
Прекрасное есть соответственное и своевременное. Кому раннее ребячье утро, иным же поздний старческий вечер придают мудрости и понимания. Опять же: был вечер, и было утро…
Поутру Аврелий Августин в большом дружеском сообществе, как и было заранее договорено, отправился за город на виллу к одному из родственников Скевия Романиана на праздник сбора винограда. Словом, начало повсеместных виноградных каникул необходимо отпраздновать по традиции где-нибудь в сельской глуши.
Для того, чтобы в частности выехать по утреннему холодку, можно вообще-то и подняться с постели спозаранку, ни свет ни заря, вразрез законной празднолюбивой каникулярности в эти сентябрьские календы. И одолжить на три-четыре дня в цирковых конюшнях умеренно пожилую буланую кобылу Психею.
В ярых и бешеных поклонниках конных состязаний Аврелий ничуть не состоит, цирк посещает не всякий раз в общегородские дни ристаний, но лишь в доброй компании, поддавшись на уговоры. Кстати, к партии «зеленых» его полноценно и безоговорочно приписал Скевий Романиан, чья фамилия издавна поставляет прославленных гетулийских скакунов и подготовленных нумидийских возничих в многочисленные конюшни римского домината на Востоке и на Западе.
Против зеленых цветов Аврелий нисколько не возражал, если эта символическая партийность позволяет ему регулярно за небольшую помесячную плату брать какую-нибудь отбракованную лошадь для упражнений в верховой езде и коротких загородных прогулок.
Там же в закоулках и кладовых цирка, экономически и автономно, отметим по-гречески, принадлежащих «зеленым», он соответственно экипировался, а также вооружился более-менее приличной кавалерийской спатой. Звание и обязанности полноправного картагского куриала ему вполне позволяют иметь и носить любое оружие. Хотя дома ни меча, ни копья, ни доспехов он не держит, не хранит — в городе-то воинское снаряжение без надобности. Тем не менее в сельской местности, кто вооружен, тот считай и предупрежден в какой-то мере против возможных дорожных неприятностей и разбойных неожиданностей. Тем более завтра они намереваются двинуться дальше в малонаселенные предгорья к истоку сверхдальнего акведука кесаря Адриана, снабжающего свежей водой проконсульскую столицу.
Здесь вам не там, в упорядоченнном законами метрополисе. При виде беспечной и безоружной жертвы всякий нищий, оборванный и убогий поселянин в дикой деревне может в момент непринужденно обернуться разбойником с большой дороги. И сверх того, на узком проселочном пути между имениями и виллами, если где-нибудь в засаде пристроились, залегли его сообщники и пособники.
Тогда как с вооруженным человеком сборища тунеядствующих колонов и праздношатающихся рабов связываться зачастую не очень-то осмеливаются. Потому что неизвестно, насколько он умел, искусен в обращении с мечом, копьем, луком. Более того, когда цивилизованный человек, способный с честью носить оружие, путешествует отнюдь не в одиночку. Оптимальнее втроем, впятером или же в большем оружном числе совершать долгие полевые поездки за укрепленными стенами бургуса, каким по сути является любой город южного лимиса римского мира.
Не втуне и не вотще повозки с шатрами, постелями, утварью, с пиршественными припасами, включая старое вино и молодых женщин, сопровождает дюжина умелых и крепких вооруженных до зубов доверенных рабов ланисты Константа Фезона.
Конечно, профессия ланисты, обустраивающего, обставляющего рабами, людьми и зверьми гладиаторские зрелища, у добропорядочных квиритов обыкновенно числится малопочтенной, сверх того, презираемой и ненавистной, особенно среди рьяных христиан. Но добрый приятель Романиана ливиец Фезон есть совершенно и явственно другое дело. И у Аврелия он не вызывает излишне неприязненных чувств, пускай кровавые игрища в цирке и в амфитеатре ни в малейшей мере не состоят в перечне его неимоверно любимых развлечений.
Будучи владельцем передвижного зверинца и странствующей от города к городу гладиаторской школы, Констант — довольно необычный ланиста. Ведь у него на арене добровольно, без принуждения травят зверей, преступников и сражаются только свободнорожденные или же те бывшие рабы, кого он самолично отпустил на волю по окончании длительного обучения непростому воинскому искусству.
Среди преданных ему людей сражения до триумфального конца, до смертельного исхода, один на один или в группе, Констант не поощрял и всячески стремился их не допускать при заключении договоров с устроителями гладиаторских игр, чистоганом оплачивающих его довольно дорогостоящие услуги. Профессионалам такое ни к чему и лишнее, когда почитай во всяком африканском городе раз к разу найдутся приговоренные к публичной смерти отъявленные преступники, против кого можно выставить опытных искусных бойцов, умеющих налицо обеспечить трогательную зрелищность и увлекательную театральность.