Бледное солнце Сиверии
Шрифт:
— Так как твоё настоящее имя, Сверр? Только честно, прошу!
— Бор.
— Нихаз тебя дери! — прошипел Ефим.
Его лицо нахмурилось, усы, словно змеи, зашевелились сами собой.
— Плохо! Очень плохо! О тебе тут уже прекрасно знают! И ждут с «превеликой радостью»!
— Кто ждёт?
Ефим не ответил. Он повернулся и решительно направился к себе в хоромы. Поняв, что он зовёт таким образом идти за собой, я отправился следом. Когда мы очутились в небольшой комнатке на втором этаже, Молотов сел на лавку, закинул ногу на ногу вернулся
— Помнишь, раньше бабки в детстве нам сказывали: «Слухом земля полнится».
Я кивнул, присаживаясь рядом.
— Значит, у брата сейчас служишь? А он, поди, и не догадывается кто ты.
— Да объяснись нормально, что за загадки!
— Успокойся, не враг я тебе. Наша семья в беде… Поверь, всё случилось не по нашей воле… Вернее… Запутался и тебя запутал.
Молотов резко встал и зашагал взад-вперёд. Его длинная фигура делал его похожим на цаплю. В сравнении с Демьяном, он казался гораздо выше и шире в костях.
— Наш младший брат, Касьян, в заложниках. Потому нам…. нашей семье приходится крутиться, снабжать деньгами, в общем, всячески способствовать…
— Кому? — не выдержал я.
— Мятежникам, — резко ответил Ефим и остановился. — Вон те ребятки, что тебя встретили… Это — наёмники. Бунтари! Следят за мной. Всё присматривают.
Тут словно доказывая его слова, отворилась дверь, и в светёлку вошёл Лешук.
— Что тебе? — повернулся к нему Ефим.
Секунду-другую наёмник глядел на нас исподлобья.
— Пошептаться надо, — пробурчал он.
— Хорошо, сейчас закончу с… посланцем от брата и пошепчемся. А сейчас обожди за дверью.
Лешук кивнул и вышел.
— Видишь, — прошептал Ефим. — Второго дня гонец прибыл из столицы с письмом для них. Я его читал… Видно, много кого ты там, в Светолесье, допёк. Дают полное твоё описание, мол, такого-то роста, такого-то сложения и прочее, и прочее. И предписывают при появлении в Гравстейне… и откуда только узнали?
— Случайность, — пожал я в ответ плечами.
— В общем, приказывают тебя… убить. А все бумаги, которые будут найдены, немедленно доставить на «Валир» капитану Крюкову.
— Ну, теперь мне ясно, откуда ноги растут… И что делать?
— Что делать? Сам не знаю. Пока прикидывайся этим… забыл…
— Сверром.
— Вот-вот, ты Сверр от моего брата Демьяна. Где остановился?
— У матушек Глазастиков.
— А… знаю… Хорошо, пусть так. И, будь осторожен.
Дверь снова открылась.
— Слышь, Лешук, — задорно сказал Ефим. — Зайди на минутку. У нас тут дело такое…
Наёмник не преминул заскочить.
— Говорю, водяники совсем распоясались, — как бы продолжал разговор Ефим. — Тут Сверр такое рассказал!
Лешук недоверчиво посмотрел на меня.
— Надо что-то решать с этими дикарями. Ты как думаешь?
— Надо, — кивнул головой наёмник.
— Может, возьмёшь своих людей, да отправитесь на Старый утёс…
— Что? — глаза у Лешука округлились. Он явно испугался. — А кто будет людей от орков оберегать? Не приведи Сарн, конечно, такого,
— Страшно умереть, да? — усмехнулся купец.
— А тебе, Ефим Савватеич, не страшно разве? — Лешук напрягся, вылупив свои огромные глаза на купца. На его шее вздулись тёмные жилы.
Молотов не ответил. Его взгляд и взгляд наёмника встретились. На какую-то секунду глаза Ефима потухли, наполняя его разум воспоминаниями.
Был вечер. Большая семья ужинала за огромным дубовым столом, который Ефим заказал у известного мастера.
Поначалу так и было, и ведь всё как всегда. Ефим любил подобные моменты, чувствуя некую гордость за то, что у него дела идут хорошо, что у него столько будущих потомков, пожалуй, единственного из всех Молотовых. Ведь, каждый сын, или дочь, в будущем приведут по несколько внуков, те тоже нарожают детей, и семья со звучной фамилией Молотовых разрастётся, заняв не менее важное положение, чем представители благородных семейств. Ефим это видел так явственно, что просто уверовал, как в некую непреложную аксиому.
Но сегодня он был несколько рассеян, хотя только-только заключил преотличную сделку с одним купцом из Светолесья. И, как полагается, эту сделку чуть обмыли. Но выпили немного, так, чтобы повеселей стало. Но вот беда, то, что казалось таким приятным и радостным каких-то полчаса назад, теперь виделось неким мрачным пятном, яростно терзающим душу.
Почему? Что не так? — вопрошал Ефим, и не находил ответа.
Мысли закружились в водовороте. Думалось о детях, о семье, о проблемах, о братьях, сестрах в Новограде. Потом мысли спутались и заскакали зайцами, вызывая то одно неприятное воспоминание, то другое. Ефим даже не заметил, что уже перестал зачерпывать ложкой из тарелки, купленной на ярмарке в Умойре (тамошний фарфор да в купе с росписью в велико-постоловском стиле — это нечто; не у всех в столице подобную посуду найдёшь), и сидит с остекленевшим взглядом пустых глаз.
— Тятя, а если ты умрёшь? — сей простой вопрос прорвал туман рассуждений, ввалившись в разум, подобно упавшему на дно реки камню.
— Что? — переспросил Ефим, поднимая взгляд на самую младшенькую Олечку.
— Тятя, ты ведь умрёшь тоже? — спросила она.
К чему сей вопрос? — не понял Ефим.
Он пропустил весь вечерний разговор, в котором, оказывается, вскользь упомянули, что вчера помер Митрофан.
— Придёт время… — начал отвечать Ефим. — А что?
— Грустно будет.
— Кому грустно?
— Мне… Нам будет грустно без тебя, — отвечала Олечка.
Четыре года, а была посмышлёней остальных в её возрасте.
— Глупости… Ты всё быстро забудешь, — ответил Ефим, вдруг осознавая, что говорит-то он о себе.
Ведь это он забыл и отца, и мать.
Когда же я о них поминал? В прошлом году? В позапрошлом? — вспомнить, никак не удавалось.
— Почему? Не надо умирать… это плохо.
Ефим резко встал, чувствуя, что алкоголь заполз в разум и вот-вот прошибёт слезу.