Бледный
Шрифт:
Она кивнула.
— Четвёртый?
— Не вижу, — она отвернулась. — Что-то вид застилает.
— Может быть… — произнёс он. — Впрочем, не хочу знать… Я не хочу знать этого, как и дня своей смерти. Но я хочу знать, что будет, если нормальный я исчезну… а останется анормальный.
— Останется хаос. А в хаосе я не вижу, — шептала она. — Вижу, когда четко, но в распаде — не вижу. Для этого нужны зрение и чутьё на хаос. Это иной талант.
— Странно, — сказал он. — Вы, колдуны и маги, общаетесь с запредельным, будучи к нему слепы.
— Мы на границе. Дальше наш взор бессилен.
— Тогда… Может, это чей-то умысел, привязывающий нас к реальности мук и боли? Может, если б мы видели, что за гранью, мы бы ушли туда?
Римма Павловна смотрела на него.
— Я вот что подумал, — продолжал
Мы, значит, выпали из чего-то такого, куда нам опять пора?
Она побледнела.
— Что ж вы? Ответьте.
Длинными пальцами с ухоженными ногтями она схватила себя за ворот и отстранилась.
— Ну!
— Это… — выговорила она, — плохой мир. Это мир силы. Он так устроен, чтоб были власть и слуги. Поэтому в нём боль и муки… и я желала бы, чтоб был иной строй… Но тогда нас не будет. Речь тогда — об иных совсем существах, отличных, с иными чувствами. Нас не будет…
— Вы это поняли, — прервал он, — когда я сказал, что нужно вернуться туда, откуда мы вышли? Что смерть, может, лучше? Если здесь ужас — там рай? Мне тоже страшно, поверьте. Но есть отличие: мира и вас не будет там — а меня нет здесь… Здесь меня уже нет. Там я — буду, надеюсь. Здесь же… Главное, мне нельзя назад. Мне вынесут приговор по земным законам, хотя вы знаете, как провидица: я невиновен. Мне неприятно, что вы пытались во мне разбудить совесть — это навязанное нам преклонение частного перед общим. Вы мне внушали исподволь… Ну, признайтесь, что?
— А что? — напряглась она.
— Суицид.
Она помолчала и произнесла:
— Это? Для этого надо мир любить безответной любовью. А вам больше хочется любить то, иное… Я даже не знаю, что. Что-то невнятное рядом с вами мешает мне видеть.
— Я хаос… — сказал он и оторвал ладонь от стола. — Так и знал, что выйдет что-то в этом роде. Любой, кто к вам приходит, вместо реального слышит мистический вздор, которым вы возмещаете тривиальное отсутствие знаний о клиенте. Я к вам шёл поговорить о Марине, а увяз в мистике. Легче всего связать с хаосом человека, которого не знаешь. И вы старались. Хаос вне всяких описаний. Вы даже шьёте мне смерть Марины… и смерть ещё троих… которых НЕТ!!! — закричал он, склонившись над ней. — Их нет, четырёх… и двух… Вы классный психолог… Где вы учились? Но вы ошиблись… Вы развели меня только психически. Денег я вам не дам. В клиенты к вам не пойду, хоть вы и внушаете, что я монстр. Ещё пара фраз — и я б услышал о порче, которую можно снять? О сглазе? Чушь, я нормален! Но отдаю вам должное. Я понял, в чём ваша сила. С вами надо молчать, тогда вы не сможете плести сети, вытягивая факты… Видит! — взорвался он. — Пикни ещё, что, дескать, видишь. Я задушу тебя, доказав, что ты собственной смерти не видела! Видишь?!
Кастальская сжалась в кресле и отрицательно трясла головой.
— Я в норме, — кричал он. — А с комплексами — в лучшем случае, с комплексами корысти — вы… Вместо долгого оскорбительного спектакля можно было меня выслушать, и всё. Но вам нужней деньги… А я — нормальный.
Оправив галстук и бросив на стол десятку, найденную в кармане, он вышёл. Понял, что совершенно разбит и сам за руль не сядет. Ехал на такси. После разговора в салоне он понял: если он нормальный — должен сдаться. Иного варианта не было…
То есть был, но, если верить предсказаниям Риммы Павловны, он вырывал его из этого мира. От встречи остался тяжкий осадок безысходности, необратимости, краха всей жизни. Сумрак и туман, алкоголь, только разжигающий в нём тоску, две смерти, чреватые тягостным разоблачением, суд, который приклеит ему ярлык маньяка… Уверенность в том, что ему нужно в милицию, вдруг исчезла. Он вспомнил, что уже
Было одиннадцать, автомобилей мало, а за поворотом их и вовсе не было. Ряд фонарей высвечивался в тумане. Стояла смутная тишина. Он замер, вдруг мучительно вспомнив, куда идёт. Он не был готов не только к разговорам с милицией, к тому, что надо что-то сделать с Катей, но и к действиям вообще Может быть, лучше вернуться назад? Неизвестно, что происходит дома. Ему сделалось страшно. Но если повернуть и где-нибудь скоротать ночь, то не будет информации о последних событиях. Вдруг уже… нет, уже отпадает, так как он не задержан. Но утром приедет тесть, горничные… Поэтому он должен идти домой.
Должен…
Он вдруг вспомнил их двоих и заплакал. Сникший, сидел на корточках, закрыв лицо, пока шум не вынудил его встать и изобразить идущего. Промелькнули огни джипа.
Он шёл, пока не понял, что дом уже близко. Теперь каждый шаг усиливал страх. Он осматривался, ища угрозу. Выплыл забор соседнего дома. Девяткин готов был услышать лай соседских догов, но лая не было. Там, где склон спускался к речке, виднелся огонек, будто курили. С бьющимся сердцем он подошел к «Ауди» с залепленным грязью номером. Стёкла тонированы, сигарета, скорее всего, отразилась в наружном зеркале… Кто-то следил за ним? Его напряжение росло. Может, влюблённая пара… Либо бандиты — хотя что им здесь? Лучше быть ограбленным, чем думать, что выскочат оперы — и жизнь кончится… Пусть не кончится, но начнётся другая, чисто условная… Глянув на стройтехнику около свежей траншеи, там, где утром была лишь яма, он двинулся к ограде, каждый миг ожидая удара и спиной чувствуя взгляд. Им самое время бежать за ним. Ограда их не задержит. Эта ограда — не то что каменные элитные стены, она лишь заслоняет трассу. Дом тем не менее на охране, вторжение зафиксировалось бы, примчалась бы милиция. Поэтому для бандитов проще было бы войти с хозяином… Но, обернувшись, он ничего не увидел, кроме туманной тьмы, хотя мог поклясться, что слышал шум. Он с плит сошёл на газон, чтобы шаги стали тише, — и вспомнил, что утренний нарушитель сделал то же самое.
Утром он их убил…
Он вдруг остановился, соображая, зачем ему идти к мёртвым. Но страшно было и идти назад.
Можно было, в крайнем случае, переночевать в машине здесь, на участке, или укатить в Москву… В их с Леной спальне было ружьё … Да и тело требовалось спрятать… Бандиты в любом раскладе не так уж страшны. Мелькнула мысль, что, побывай здесь бандиты, можно было бы объяснить наличие трупов… У дома он подождал; зайдя в дом, тоже подождал, прежде чем закрыть дверь. Он не закрыл бы её вообще, если б точно знал, что — бандиты, а не милиция. В кухне долго стоял возле окна, слышал, как где-то пробило полночь. Видны были только туманные фонари вдали… Мрак и тишь тяготили. Он напрягал слух так, что слышал трески, скрипы и плач. Дрожа, вынул из холодильника пиво, выпил и вдруг решительно включил свет.
Кухня выглядела пыльной и заброшенной — пивные банки, чашки, тарелки. Он подумал, что, если смотреть на дверь холла, появится Лена. И он смотрел, пока не потекли слёзы… Должен же существовать какой-то обратный, живительный поворот ключа, чтоб бывшее стало небывшим? Почему ключ всегда открывает в одну лишь сторону? Почему не вернуть Лены с Катей? Зачем все рождённое движется к смерти? А сам он — отложенное гниение.
Пиво ударило в голову. Стало проще. Он прождал целый час — нет, не бандиты, не оперы. Вероятно, кто-то иной. Девяткин, сняв галстук и пиджак, с лопатой прошёл в холл, открыл чёрный ход, прислушался. Тишь… Глянул на аллею, идя по которой, упрёшься сперва в стену с пиками, а за ней — в труп Лены. Он приготовил и табурет — перелезть через стену. Катю он решил зарыть близ Лены. Сегодня он не был способен набольшее. Вымотался. Сдох. Ему жутко, мучительно хотелось спать — по крайней мере, казалось, что удастся заснуть. Только бы спрятать труп! Выспавшись, он решит, что делать… Впрочем, было трудно заставить себя пойти наверх. Он долго смотрел снизу в дверь спальни, потом решил ещё выпить.