Блэк Виллидж

Бассман Лутц

Кто-то отодвинул внутри занавеску и, повернувшись к нему лицом, выглядывал наружу. Ночь и дождь складывались в экран толщиной в добрые двадцать метров, силуэт мутнел от ручьев, стекающих по его шлему, но, несмотря ни на что, сомнений не оставалось. Кто-то его разглядывал.

Фишман тут же прикинул, что ничего не теряет, вступив в контакт с этим нежданным соглядатаем. Он поднял правую руку и помахал ею в знак привета, ну и, конечно же, чтобы показать, что, направляясь к комнате, не имеет никаких враждебных намерений, затем вновь пересек двор и снова ощутил потоки под ногами, и мельтешение ветра, и канонаду капель по своему комбинезону, потом он вновь очутился

под крышей галереи. Силуэт становился все четче и четче и при этом не двигался, и, когда Фишмана отделяло от него лишь стекло и пара шагов, он с трудом сдержал содрогание и ощутил в глубине своих печенок что-то вроде волны холода. Он был не из тех, кто теряется перед лицом опасности, и достаточно обучен, чтобы справиться с какой угодно случайностью, но тут вдруг засомневался, не лучше ли отпрыгнуть назад и бежать со всех ног.

Капли, которые так и ветвились по стеклу, не позволяли видеть все досконально, не упрощала задачу и темнота. Но не приходилось сомневаться, что прямо перед ним находилась очень, очень белая птица, в рост человека, пугающе неподвижная, которая вперила в него золоченый, лишенный всякого выражения взгляд и при этом

5. Крейцер

Блумкинд обогнул здание, в котором с прошлого года успешно занимались разведением варанов, и нырнул под козырек над входом в Дом Партии, Блок 2. Под сумрачным навесом разгуливали сквозняки, и, поскольку разведение шло совсем рядом, воздух пропитали густые запахи логова пресмыкающихся, сих уменьшенных доисторических гадов, гниющей пищи и крокодиловой кожи. Пупырчатой, подумал Блумкинд. Грязной и пупырчатой.

Он пересек мощеный двор с этим настырным ощущением в ноздрях, достаточно мощным, чтобы на три секунды отвлечь от основной темы его размышлений – исключать Громова из Партии или поддержать его.

Если бы все зависело только от Блумкинда, Громов был бы просто-напросто устранен, без каких-либо церемоний, способом, никак не связанным с Партией, например в дорожном происшествии, в столкновении, скажем, с цистерной с дегтем, или, другой пример, в драке у подъезда, развязанной неизвестными, про которых в дальнейшем будет объявлено, что это враги народа. Убийцы, которых невозможно установить и обнаружить, думал Блумкинд. Но было принято решение выслушать Громова, перед тем как его исключить; предоставить ему возможность защититься от обвинений в уклонизме, и именно на это заседание Исполнительного комитета и направлялся Блумкинд.

Миновав подъезд, Блумкинд оказался в практически непроницаемой темноте, которую обрамляли четыре составляющие Блок 2 строения. Ни высокие стены, ни небо не пропускали ни малейшего проблеска света, ни одна лампа не светилась в выходивших в эту сторону помещениях. Ничего не отражали окна. Если кто-то наблюдал за черным колодцем двора, он оставался совершенно невидим за стеклами. Блумкинд на ощупь добрался до двери, лестница за которой вела в конференц-залы. И тут, протянув руку в поисках дверной ручки, наткнулся на человека, от которого разило болотом, змеею и потом.

Он отшатнулся. От неожиданности у него внезапно подпрыгнуло сердце.

– Что ты, товарищ, здесь делаешь? – произнес он властным тоном, за которым скрывался охвативший его на секунду страх.

Он отодвинулся от своего собеседника, чтобы не вдыхать исходящее от него зловоние.

– Вараны сбежали, – сказал человек. – Разбежались повсюду вокруг фермы.

– Я не видел ни одного, пока шел сюда, – заметил Блумкинд.

– Да ну, – усомнился человек.

– Тебе лучше пойти искать в другом месте, – посоветовал Блумкинд. – Здесь ничего нет.

– Меня послали именно сюда, – с гордостью объяснил человек. – Оградить Партию.

– Партия может разобраться самостоятельно, – сказал Блумкинд. – Она и не такое видывала.

– Да ну, – снова усомнился человек.

– И как ты собираешься с ними, этими варанами, договориться? – поинтересовался Блумкинд.

– Вот этой палкой, – сказал человек.

Он помахал чем-то, но вокруг было слишком темно, и Блумкинд не смог ничего разобрать.

– А вы член Партии? – спросил человек. – Член Исполнительного комитета?

– Да, – сказал Блумкинд. – Блумкинд, член Исполкома.

Какую-то долю секунды человек колебался, затем обрушил на голову Блумкинда то, что оказалось железной дубинкой, и раскроил ему череп, затем, когда тело безвольно сползло к его ногам, еще несколько раз изо всех сил ударил его по голове, затем положил палку на землю и оттащил Блумкинда к мусорным бакам, затем вернулся к двери, открыл ее и начал подниматься по лестнице. Здесь было еще темнее, чем во дворе. Он добрался до пятого этажа, проник в самый настоящий лабиринт замкнутых темных коридоров, потом ввалился в ярко освещенный зал и сощурил глаза, пытаясь умерить грубый напор электричества на свою сетчатку.

– А, – сказал кто-то. – Не хватало только Крейцера. Теперь можно начинать.

Вокруг стола собралось восемь человек. Крейцер уселся на свободное место, справа от Степняка, председателя собрания.

– Скажи-ка, Крейцер, – сказал тот, наморщив нос, – почему ты смердишь, аки дикий кабан?

– Варан, – поправил Крейцер. – Мне пришлось целый час торчать в закутке с этими тварями. Она заполонили весь квартал. На ферме их упустили.

– Ты дожидался Блумкинда? – спросил Бутрос, один из заседателей.

– Да, – подтвердил Крейцер, и на его лице не дрогнул ни один мускул.

Собравшиеся сосредоточили на нем все свое внимание. Так как он ничего не добавил, ничего не рассказал, Ночкин, второй заседатель, прервал тишину.

– Ну и? – спросил он.

– Все кончено, – сказал Крейцер. – Проблема урегулирована. Блумкинд больше не нагадит.

– Этот паразит, – прокомментировала Джабинская, единственная женщина на собрании.

– Этот похотливый варан, – пошутил Ночкин.

Никто не подхватил шутку, никто не среагировал на намек, все словно слегка насупились. Установилась тишина. Собравшиеся размышляли о политически карикатурной фигуре Блумкинда, а Крейцер, со своей стороны, вспоминал хруст его лба, его теменных костей и челюстей, на которые он обрушил свою железную дубинку, чтобы выбить жизнь из неподвижной туши Блумкинда.

– Ты и в самом деле очень воняешь, – сказал региональный представитель Улановский.

Крейцер скривился.

– В следующий раз, – сказал он, – вместо того чтобы торчать в говне ради ликвидации предателя, я приму ванну с благовониями, чтобы товарищи не делали мне замечаний.

Джабинская сдержанно хмыкнула.

– А что там за история с этими варанами? – тут же спросила она, чтобы не показаться легкомысленной.

Крейцер посмотрел на нее с суровостью. Он ее недолюбливал.

– Ферма пущена на самотек, – сказал он. – Директор набивает себе карманы и не имеет никакого авторитета. Служащие бастуют. Кто-то открыл клетки. Животные разбежались по канализации и водостокам, даже через ворота для посетителей. Я был вынужден битый час дожидаться Блумкинда в углу двора, который вараны приспособили в качестве нового логовища.