Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
Вопросов не последовало, все встали, и начальство торжественно пожало руку резиденту, провожая его в решающую боевую схватку. Когда Руслановский удалился, Катков залез в резной буфет (отсек с холодильником), извлек оттуда бутылку «Столичной», нарезанную селедку, залитую подсолнечным маслом и посыпанную ломтиками лука, и блюдо с солеными огурцами — об этой слабости шефа никто из подчиненных и подумать не мог, но налицо был русский дух, и пахло Русью.
— Тяжелое дело, Миша, — он налил по полному стакану, они чокнулись и залпом выпили. — Как бы не погореть!
Кусиков, пришедший совсем недавно в органы из административного отдела ЦК, больше пекся о народных деньгах; заломленный Машей миллион казался ему баснословной суммой, уж на эти денежки можно было бы построить несколько детских садов! К тому же Кусиков не исключал игры американцев, возможно, с целью разворошить всю советскую разведку и натравить всех друг на друга. В конце концов, ЦРУ могло и специально подделать собственные документы. Если КГБ на них и не клюнет, всегда можно задержать и выдворить Руслановского, поднять шумиху в прессе о набившем оскомину советском шпионаже, которого на самом деле и не существует. Бутылку легко допили, часы показывали два часа ночи, Москва спала спокойно, сознавая, что от врага изнутри и извне ее охраняют органы государственной безопасности. Машины развезли руководителей по местам проживания, Катков усиленно освежал рот жвачкой, но дома все равно досталось: какая жена поверит мужу, пусть он хоть президент, приезжающему домой в поддатни почти под утро?
В советском посольстве в Вашингтоне постепенно разгорался праздничный вечер по случаю 1 Мая. Приводили детей, оставляя их под надзором учительниц в специальной комнате, мужчины красовались в темных костюмах с не слишком яркими галстуками (это не поощрялось, парторг не раз публично заявлял о вредном воздействии буржуазной моды на советскую колонию). Дамы блистали туалетами, но тоже в меру, все помнили случай, когда заведующая канцелярией явилась на праздник Октября в таком декольте, что жену посла чуть не хватила кондрашка, — через месяц заблудшую сотрудницу уже откомандировали в Москву. Самодеятельность, гордость парторга, началась с чтения «Стихов о советском паспорте» Маяковского, декламировал помощник военно-морского атташе, с чувством напирая на то, как он вынимает из широких штанин свой серпастый и молоткастый. Потом жена завхоза, полная, как и все жены завхозов, дама, исполнила алябьевского «Соловья»; два дипломата и стажер составили неплохой джаз-банд, затем на сцену дружной ватагой вышел хор, в котором пели советники и даже жена посла. Хористы мощно исполнили целую серию патриотических песен и «Однозвучно гремит колокольчик», зал разрывался от аплодисментов, все встали и проследовали в гостиную, где уже были накрыты столы. Изысков особых не наблюдалось (стол готовили в складчину), но сельди, русских колбас и ветчины, выписанных в кооператив из Союза, и, главное, водки было в изобилии. Пили организованно, первый тост толкнул посол, второй — резидент, третий — парторг, далее пошли веселиться и выступать от души. Напились уже через полчаса, закурили, загудели, включили радиолу, и наступило долгожданное — танцы. Все с интересом наблюдали, кто к кому и как прижимается, обычно все заканчивалось пьяными скандалами, и поэтому правящая верхушка посольства предпочитала покидать торжество через час-другой, пока не надрались, не забылись и не начали выяснять отношения. Для наведения порядка до самого конца оставляли офицера безопасности, правда, он сам к финалу напивался, утрачивал контроль и нес белиберду.
Посол и Руслановский держались вместе, демонстрируя единство и солидарность двух мощных организаций, перекидывались шутками и смотрели, как радуется празднеству народ. Посол с трудом скрывал нервозность: его дочка Анна, не таясь, глядела влюбленными глазами на своего кумира Виктора Львова. Некоторые из ее невольных подружек подталкивали друг друга локтями и подмигивали, ибо о ее безумной любви знала вся колония, тем более что Анна, избалованное дитя, не привыкшее отказывать себе ни в чем, была женщиной открытой и непосредственной и делилась откровенно своими секретами. Когда объявили «белый» вальс (делалось это по настоянию женсовета, считавшего, что мужчины в колонии много пьют и совсем не развлекают женщин на общественных мероприятиях), Анна решительным шагом подошла к военному атташе и пригласила его на танец.
Виктор Львов, уже наслышанный об увлечении Анны, не пришел от этого в восторг: сплетни в колонии, даже самые безосновательные, подобно ядовитым стрелам, быстро доходят и до жены, и до высокоморального парткома, а визуальное наблюдение публики (оперативный термин) за парой добавляет поленьев в бушующий костер пересудов. Однако чувство мужской и офицерской чести подавило в Львове вполне понятное желание сослаться на внезапно охромевшую ногу или просто дать деру, он деликатно обнял Анну (казалось, что он держал в руках драгоценный и хрупкий сосуд) и закружил ее в медленном вальсе, соблюдая дистанцию и больше всего на свете боясь коснуться ее волнующей груди.
— Чудесная у вас дочка, Иван Иванович, — заметил Руслановский, попивая «бурбон» (зная пристрастия резидента, завхоз и повар специально выделили одну бутылку для начальства).
— Забот только много: недавно развелась, да и работу себе в Москве никак подобрать не может. Но девочка хорошая, чистая душа… — послу эти славословия резидента были не по душе, но разговор следовало поддерживать, тем более что отношения у них сложились вполне удобоваримые.
— Это видно… — Руслановский даже вздохнул от умиления.
— Хочу, чтобы она хоть немного посмотрела Америку, — сказал посол. — Но сам я сейчас не могу отлучиться, а одну пускать ее боязно… вдруг провокация? Может, если ваши товарищи поедут в командировку, то и ее заодно захватят?
— Буду иметь в виду, Иван Иванович! — и Руслановский чокнулся с послом.
Затем он отошел в угол, повертелся немного в толпе праздновавших, ни с кем не простившись, словно английский лорд, вышел из зала, покинул здание, уселся в машину и поехал по городу, поглядывая в зеркальце. Наконец затормозил у большого супермаркета, озабоченно прошелся по нему в поисках неведомого товара, без которого дальнейшая жизнь представлялась невозможной. Покрутился по лестницам, изучая на поворотах идущих за ним людей, снова рванул на машине, доехав до самой окраины, запарковался, прошел по узкой пешеходной дорожке, где в конце его ожидала машина с оперативным водителем. Тут уж он успокоился и отдал себя в руки профессионала, задавшего мощную проверку, которая выявила бы даже отряд невидимок. Водитель оставил резидента у остановки автобуса, все было чисто, но Руслановский на всякий случай подстраховался на общественном транспорте.
Сжимая в руке атташе-кейс, резидент небрежным аристократическим шагом (это у него получалось) вплыл в ресторан, где сразу же заметил ожидавшего его Уэста с точно таким же чемоданчиком. Дальше уже все развивалось по законам шпионской науки: Руслановский заказал виски в баре и двинулся в туалет, Уэст расплатился и направился в то же, любимое обоими помещение, оказавшееся пустым, как и в первый раз, — словно специально в этот момент все американцы воздерживались отправлять свои естественные потребности. Мгновение — и с потрясающей синхронностью произошел обмен атташе-кейсами.
— Помните, что в разведке самое страшное — это случайность! — успел шепнуть Уэст, вышел из туалета и проследовал прямо на улицу.
Резидент чуть задержался, осмысливая у писсуара замечание о роли случайности (еще в институте он осваивал марксистский тезис о том, как необходимость пробивает себя через цепь случайностей, правда, ни черта в этой теории не понял). Затем вышел допить свой греющий душу «бурбон», для пущей конспирации зевнул, подчеркивая тем самым свою вялость и сонливость (на самом деле пульс был где-то у сотни, а документы, судорожно переложенные из кейса в карман, жгли грудь). Медленно, словно прогуливаясь в теплый вечер по набережной Ялты после сытного ужина в доме отдыха КГБ, прошествовал к выходу.
В тот же вечер Руслановский вылетел в Москву и прямо с аэродрома был доставлен в уютный особняк, где его ожидали Катков, Кусиков и традиционный чай с вафлями. Без всяких предисловий резидент протянул пакет с документами.
— Где передали деньги? — спросил шеф, разрывая пакет.
— Все происходило в туалете. Мы обменялись атташе-кейсами.
— Что это за атташе-кейс? — спросил Кусиков, не знавший, как большинство партийцев, иностранного языка.
— Нечто вроде маленького чемоданчика…