Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
— А вы не думаете, что он может убежать? — спросил Пауэлл.
— Охрана там надежная, хотя ничего нельзя исключить. А у вас есть какие-то данные? — поинтересовался Смит.
— Просто я знаю КГБ.
— Не преувеличивайте силы КГБ, Джон. Это не ЧК-ОГПУ при Сталине, когда все они были готовы грудью закрыть дот. Но даже в то время они не попытались освободить из тюрьмы своего агента, убийцу Троцкого, они позволили японцам казнить своего шпиона Рихарда Зорге… КГБ ожирел, обюрократизировался и просто не способен на дерзкие поступки. Тем не менее мы продумываем вопрос о переводе Рептона в новую тюрьму. Так что не бойтесь, он не напишет ничего плохого в своих мемуарах о вас… — улыбнулся Смит.
— Неужели обо мне и моей организации можно написать что-нибудь плохое?
Оба расхохотались и выпили золотистого шабли, в клубе «Реформ» оно шло особенно золотисто.
Одни пьют вино, другие готовятся к подвигам. Джон Брайен не терял времени даром, вновь и вновь изучал и места рядом с Вормвуд-Скраббс, и соседние районы, по которым ему пришлось бы колесить на машине. Не забывал о романе и вел дневник, своего рода предварительные записи, необходимые потом для восстановления всех эпизодов и проникновения в характеры, кое-что даже записывал на магнитофон. Даже в общежитии он не расставался с атласом и схемами, изучал их досконально и уже вжился в район. Выходил на Артиллери-роуд около 6 вечера и внимательно следил, как подъезжали к больнице машины с визитерами.
Неожиданно пришла удача.
Прогуливаясь рядом с магазинами и разглядывая витрины, он очутился рядом с радиолавкой, где лежали великолепные «уоки-токи». Боже, вот она прямая связь, радиус действия вполне подходит!
В пять часов Джон подошел к Эндрю, который уже заканчивал работу на строительной площадке около общежития тюрьмы.
— Мне нужно с тобой серьезно поговорить и кое-что передать.
— Может, сделаем это завтра вечером на представлении?
— О’кей! Я займу тебе место.
Заключенных временами баловали театральными представлениями, в особенности комедиями, которые, по мнению экспертов, производили благоприятный эффект на заблудшие души. Придя в зал, Джон занял место в последнем ряду, перед самым представлением появился Эндрю. Говорили они тихо, сквозь зубы, не поворачивая головы и вроде бы наслаждаясь спектаклем.
— Послушай, Эндрю, — прошептал Джон, — я хочу кое-что тебе передать, но прежде скажу несколько слов. Я решил спасти Криса.
Эндрю заерзал на стуле от этой новости.
— До сих пор я не ставил тебя в известность, а теперь это необходимо, ибо это может поставить тебя под удар. Я передам тебе «уоки-токи» для Криса и фотоаппарат — мне нужны свежие фото, если понадобится паспорт. Как ты на это смотришь?
Зал ржал после каждой репризы, и это облегчало беседу.
— Я сделаю все, что ты попросишь, Джон.
Эндрю спрятал радиоснаряжение под куртку, оно было достаточно компактным. Спектакль завершился триумфом, аплодировали минут пятнадцать. Затем актеры поблагодарили всех, кто сделал представление возможным, не обошлось и без речи главы попечительского совета тюрьмы, напомнившего о ящике на благотворительные цели в пользу заключенных. Уходя, Брайен бросил в ящик две полкроны, все-таки ирландцы — благородные люди!
На следующий день состоялся пробный сеанс связи с Эндрю (только после этого решили передать устройство Рептону), со стороны все звучало, как диалог перебравших сумасшедших.
— Это Загулявший п…дюк. Проба пера. Конец. (Это Брайен.)
— Это Блатяга Чарли. Слышу отлично. Конец. (Это Эндрю.)
— Когда у них родится сын. Прием.
— Его старуха заберет. Прием.
— Уильям Блейк полный идиот. Прием.
— Всего лишь мечтатель. Прием.
Это был код для идентификации, со стишком великого поэта. Оба хохотали от восторга и ругались по-черному — это было великолепно.
На следующий день обычно застенчивый Эндрю буквально ворвался в камеру к Рептону.
— Джон передал потрясающую штуку для вас, теперь мне не нужно будет таскать записки! Просто великолепно для побега!
— Почему ты решил, что я собираюсь бежать? — удивился Рептон.
— Мне сам Джон рассказал об этом. А что? Я никому ничего не скажу. Джон хорошо сделал, что все мне открыл, иначе я обиделся бы!
И с этими словами Эндрю достал из чемоданчика с инструментами, который он носил на работу, «уоки-токи». Рептон обомлел от сюрприза и даже на миг забыл о приобщении к заговору еще одного человека.
— Джон просил меня передать вам позывные для идентификации, — он запинался, с трудом подбирая слова. — Это из какого-то дурацкого английского поэта, вы же знаете, что Джон — чудак и псих. Поэта зовут, кажется, Уильям Блейк. Вы будете Блатяга Чарли, а Джон — Загулявший п…дюк.
Эндрю еще раз напружинился и выдал:
Когда у них родится сын, Его старуха заберет…— Первая строка Джона, другая ваша, — Эндрю упивался своей ролью в организации побега.
Рептон записал.
— Надо куда-то это спрятать, — сказал Эндрю.
— Пожалуй, я спрячу все это в своей лавке, — решил Рептон, и они вдвоем отправились туда.
…На Лубянке тоже иногда вспоминали о Рептоне. В генеральской столовой лица были особенно твердокаменными и значительными, там, под крылом обходительного сервиса, кормился самый узкий круг КГБ и часто за столом решались самые важные проблемы. Константин Кедров уминал котлеты по-киевски, боясь обрызгать жиром высокое окружение, и попутно вел беседы со своим генеральским коллегой из советской контрразведки, поглощенным котлетами по-пожарски.
— Ну, как там ваш Рептон? — поинтересовался коллега. — Сколько он уже отсидел?
— Пять лет, — ответил Кедров, жуя куриное мясо. — Сам виноват. Конечно, его предал один наш полковник, удравший к американцам, в провале его вины нет. Но кто его тянул за язык? Зачем он признался? Ведь, кроме устных показаний полковника, никаких доказательств не было. Теперь и расхлебывает последствия…
— Мне кажется, он рассчитывал на снисхождение. Он же не знал, что нет доказательств… — заметил коллега.