Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
— Тебе он нужен?
— Я хотел бы с ним поближе познакомиться.
— Зачем? — она встрепенулась, как птица, охранявшая гнездо. — Он еще маленький, ему чуть больше двадцати.
— Да я и не собираюсь поручать ему какие-то дела. В Москве и вообще в Коминтерне очень плохо знают настроения молодежи, а это — будущее. Это безобидная работа.
А тут явился и будущий объект разработки, изменился он мало, по-прежнему франтоват, хотя и без смокинга, вводившего старого большевика Красовского в антибуржуазную истерику. Обедали втроем в большом зале, с серебром и фарфором, Рамон, повязанный большой салфеткой, священнодействовал над едой, за столом прислуживал старый слуга в черном фраке.
— Так на чьей же вы стороне сейчас, когда идет война? — допытывался юноша.
— Ни на чьей. И те и другие — империалисты, а мы — рабочее государство.
— Теперь я все понимаю. Это очень мудро. Между прочим, Троцкий пишет о сговоре Гитлера и Сталина.
— Насчет Троцкого особый разговор, Рамон. По нашим данным, сам Троцкий находится в тайном сговоре с Гитлером и будет оказывать ему поддержку для того, чтобы свергнуть советскую власть.
— Не может быть! — искренне возмутился Рамон. — Какая сволочь!
Достойные политические взгляды, коммунистическая одержимость, вера в товарища Сталина, но еще надо над ним работать, укреплять антитроцкистские настроения, изучить глубже личные качества — в конце концов, слово и дело очень часто по разные стороны. Он так и написал в своей шифровке, переданной человеку из советского посольства. Закон разведки: если можно, все проверять самому. Агентура часто заблуждается безо всякого злого умысла.
В воскресенье Серов зашел на дневную службу в католическую церковь, молча сидел среди верующих, слушал проповедь, а потом так погрузился в звуки органа, что совсем забыл о главном.
Авенида Виена, где стоял особняк Троцкого, находилась неподалеку, безлюдная улица, вся в одинаковых особняках — кто там проживает? Неплохо узнать.
И тут — о, счастье! — Лев Давидович вместе с супругой вышел в сопровождении бравых охранников, бегло взглянул на Клима, глаза их на миг встретились. Сели в ожидавший автомобиль и умчались.
Местность, конечно, ужасная: это не парк Сабатини, где одинокий поляк на скамейке, стрелять с улицы глупо, даже если объект будет прогуливаться у ворот. Бомба? Это самоубийство, сразу же возьмут, полно охраны и слишком тут пустынно. Он все же хотел сам, хотел отличиться, но явно не выгорало. Оставались Давид и Рамон, уравнения с несколькими неизвестными.
Давид Сикейрос зажегся и притащил на встречу в кафе бездну полезного: всего охраны шесть человек, трое снаружи, трое внутри, все прекрасно вооружены, начальник — американец Роберт Шелдон Харт, предан Троцкому фанатично. И не только информацию сообщил Сикейрос, он уже переговорил со своими и поручил своей модели и любовнице Ане снять квартиру на Авенида Виена, желательно недалеко от особняка клиента — так конспиративно именовали в беседах создателя Красной Армии. Зачем? Обольстить охранников, пригласить к себе, споить, выжать все соки, отвлечь.
Давид уже все спланировал без Серова, он просто упивался операцией, он уже расширил группу до десяти человек. Мгновенный налет. Ликвидация охраны (желательно не убивать). Дальше все ясно. Шлепнуть прямо в череп, да так, чтобы птичьи мозги клиента разлетелись по всей Авенида Виена.
Клим остался недоволен планом: непродуманно, слишком сумбурно, никто толком не знает, что происходит за каменной стеной, нужно внедрить агента. Утешало, что Сикейрос все брал на себя, о Климе он никому не сказал ни слова, близким друзьям-боевикам подал все как собственную блестящую идею — кстати, в этом он совершенно не сомневался, только гениальная голова способна на такое, и что товарищ Анджей в сравнении с великим художником?
Всегда иметь запасной вариант, даже два — это Клим усвоил давно, жизнь полна сюрпризов, вдруг завтра Давид заболеет и сляжет в больницу? Марию посещал регулярно, словно муж; иногда заставал Рамона, но присутствие матери мешало, тесного личного контакта не выходило, наконец тайно от Марии вытянул в город. Ужинали в отличнейшем ресторане с выходом в сад, говорили о высоком, приступили к десерту. Пошел ва-банк.
— Меня радует, Рамон, что вы, как и ваша мать, твердо решили посвятить свою жизнь освобождению рабочего класса от ига капитала. Но есть два способа борьбы: открытый и закрытый. Признаюсь, что последний гораздо эффективнее и ближе моему сердцу.
— А что это значит — закрытый? — поинтересовался Рамон. — Шпионаж?
Мальчик сообразительный, это хорошо, гораздо хуже, если решил бы, что это тайные маевки в лесу. Только не спешить, не все сразу, пусть привыкнет, вот в семнадцатом все считали, что большевики слабы и не продержатся и месяца.
Потом свыклись, теперь это кажется бредом. Свыклись и с одной партией, и с одной линией, и с разгромом черносотенной церкви. Только не спешить.
— Шпионят филеры и прочая мелкая сошка, а мы, революционеры, собираем информацию, необходимую для борьбы с врагами.
Вспомнил, как оглушительно гудел орган в соборе. Вот и он сейчас такой же орган, в конце концов, разве коммунизм — это не вера?
Худой, тщедушный Рамон с интересом слушал рассуждения старшего товарища, иногда поправлял очки, пощипывал баки. Оказалось, что в Испании он уже занимался нелегальной работой, однажды в крестьянском облачении бродил по деревне, выведывая расположение фалангисгской артиллерии.
Первая встреча обернулась комом: Рамон похвалился маме, что обрел нового друга, Мария закатила Климу скандал, чуть не разошлись. Почему без ее ведома? Без согласования? Что надо от сына? Будто она резидент или начальник разведки. Да ничего не надо, в конце концов, сын уже не дитя, с ним интересно, он много знает о Мексике, а такая информация тоже нужна.
Сузила глаза от злости, чувствовала вранье, но успокоилась на карельской березе…
Тише едешь, дальше будешь.
Сначала ненавязчивые беседы о друзьях, рассказывал откровенно, ничего не утаивал. Потом просьба о них написать, брови не полезли вверх, воспринял правильно, написал подробно. Затем поручение передать письмецо человеку в вязаной кофте, с трубкой в зубах, в фойе отеля «Экселсиор», согласился легко, никто не пришел (и не собирался), письмецо не вскрыл (проверка), вернул и даже расстроился, что ничего не вышло. Конечно, тут бы еще несколько заданий посложнее, но прижимало время, Москва теребила, видимо, Иосифу Виссарионовичу не терпелось.