Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
Танго закончилось. Клим представил непрошеных гостей, натренированная Рита не показала виду, что хочет разорвать на части эту старую выдру, Красовский, он же Тони Грин (по-английски говорил, как и все американские евреи), про себя отметил экзальтированность Марии, что никогда не красит агента НКВД и создает неоправданный риск, — последний в организации принимали только оправданный.
А тут еще Мария возжелала петь, пошепталась с музыкантами и закатила такой шлягер, что все мужики забыли про своих подруг, подхватили песню и устроили ей бешеную овацию. Затем пили вино за республику, за коммунистов и за то, что они, в отличие от фашистов, — хорошие люди.
Вскоре нарушительница спокойствия мирно удалилась с сыном, зал постепенно расползался на сон, Рита потянула супруга в номер, но он уперся, как конь, и сухо заметил, что впереди его ожидают неотложные дела.
— Не эта ли старая кляча? — Рите нельзя было отказать в проницательности.
— Мы работаем вместе.
— По ее морде видно, как вы работаете.
— Неужели ты не понимаешь, что сейчас творится?
— Ситуация в Мадриде настолько сложна, что тебе нужно вставить всем бабам! — и она, обворожительно улыбаясь, крепко сжала рукой гениталии своего супруга, он побледнел от боли и чуть не двинул ей по физиономии, к счастью, вспомнил о беременности, все они, дуры, в этой кондиции сходят с ума.
На этом и распрощались, Клим не испытывал никакого раскаяния (подумать только, чуть не раздавила яйца!), он вообще считал, что работа — превыше всего, романы же — это сопутствующая часть, если это романы, а не агентурные отношения, как у него.
Оперативные беседы камерадо Энгер проводил в интервалах между всплесками любви в уютном номере Марии в отеле «Гран-виа». К сожалению, она постоянно отвлекалась от сути и ударялась в философские беседы — ведь Мария принадлежала к фанатичным католичкам, соединившим заповеди Христа с коммунизмом. Именно в Советской России и осуществились заповеди «не убий и возлюби ближнего», конечно, это не касалось классовых врагов.
Когда он затронул тему Думецкого, уже стояла глубокая ночь и из окна виднелись недоступные звезды. Клим лежал, распластав руки, словно разбившийся ангел, а Мария, встав на колени, деловито брила ему подмышки, временами целуя ему шею и грудь.
— Не терплю мужчин с мочалкой под мышками. В России не принято брить подмышки?
— На это у нас нет времени, мы заняты революцией, — он умел шутить, особенно когда этого требовала обстановка. — Мария, помнишь, ты мне рассказывала об этом поляке… как его? Ах да! Думецкий. Ты можешь вызвать его на встречу в парк Сабатини? — грубовато, но время прижимало, скоро лететь в Москву, не до конспирации.
— В парк? Зачем? У меня с ним ничего не было. Он очень удивится.
— Намекни, что может быть… — это он сказал зря, слишком цинично, дама может взбелениться.
Наивная женщина так и не поняла, чего от нее требовалось, хотя все было ясно: он хотел всего лишь поговорить с поляком один на один, конечно, ни слова поляку об этом, вопрос очень деликатный, даже ему пока не все раскрыли, пусть думает, что на свидание придет она. Так нужно для партии, все мы служим единому делу, и вообще, она молодец, и Рамон — настоящий коммунист, весь в маму, и даже хорошо, что он пижонит и похож на буржуя, такие тоже нужны.
Она прильнула к нему и потушила свет.
— У тебя есть сердце? — спросила она утром.
— Не знаю, — улыбнулся Клим и нежно поцеловал ее.
Сердце, наверное, было.
…Думецкий спустился по лестнице в парк Сабатини, вертя головой в поисках Марии. Время и обстрелы сделали свое дело: вся былая пышность парка потухла, статуи облупились, фонтаны не работали, кое-где темнели воронки от снарядов, народу не было. Смеркалось.
Клим Серов стоял за статуей, опустив руку в карман. Неловко повернувшись, он стукнулся головой о скульптуру и тихо выругался. Поляк уже появился в поле зрения, но в этот раз Клим не чувствовал легкости — нет, он не боялся, просто было противно, словно он рубил, как отец, беспомощную курицу.
Думецкий присел на скамейку, он не знал, что давно бродит под прицелом, он радовался свежему воздуху и любовался вороной, тупо наблюдавшей за его грядущей смертью с ветки.
Клим целился из браунинга, он бил тише, руку пришлось положить на статую Аполлона — еще один родственник испанского короля, вся столица в них, словно более приличных людей и не родилось!
Выстрел цокнул, как московский извозчик, тронувший с места лошадь. Думецкий безмолвно повалился на скамейку. Товарищ Энгер каждый день тренировался в тире, в подвале на Лубянке, в загранкомандировках тоже не расслаблялся.
За границей жить и работать легко даже тогда, когда очень тяжело, нет ощущения непредсказуемости и страха, которые сразу возникают после пересечения советской границы, и разрывается голова от загадок: неужели все шпионы и враги народа? Или…
Ночная Москва напоминала пустыню. «Эмка» вырвалась из центра и закрутилась по пригородным дорогам, направляясь к кунцевской даче вождя.
Три часа ночи, прекрасное время для работы, светлая голова, ничто не отвлекает. Правда, в эту ночь все повернулось по-другому, Иосиф Виссарионович затеял с соратниками пир, точнее, обсуждение дел во время застолья, которое само по себе вылилось в пьянку. Обсуждали политические маневры Гитлера, вероломство Черчилля и глупость Рузвельта, Сталин пил кахетинское и дымил трубкой, закусывал исключительно травкой и овощами, которые каждый день привозили из родной Грузии, и потешался, накачивая соратников водкой. За отказ полагалось двойную, за категорический отказ можно было и загреметь.
— Давайте выпьем за товарища Сталина, создателя Красной Армии, великого продолжателя дела Ленина! — Ворошилов качался, но говорил с пафосом (о том, что создателем Красной Армии был Троцкий, он уже давно забыл).
Все чокнулись, однако до конца маршал пить не стал, что не укрылось от острого взора первого друга детей и машиниста истории.
— Ты что не пьешь до дна за товарища Сталина? Злобу затаил? Ну-ка, посмотри мне в глаза.
— Я больше не могу пить, Иосиф Виссарионович, — лепетал Ворошилов, не в силах удержать разбегавшиеся глаза.
— Не ври! Смотри мне в глаза! Или ты считаешь, что Красную Армию создал Лев Троцкий?!
При упоминании ненавидимого всем народом имени маршал с неожиданным проворством схватил рюмку и. выпучив глаза, быстро выпил до дна, потянулся за куском бледного, как он сам, балыка, но покачнулся и упал на стол. Сталин и глазом не повел, тут же вбежали охранники и унесли безжизненное тело наркома.
О прибытии Серова доложили лично Берия. Как все грузины, он умел пить даже под гнетущим взором своего соплеменника. Он вышел к Климу в небольшую комнату с вырезанными из «Огонька» пейзажами Шишкина в рамках (это была врожденная любовь вождя к простому) и, блестя пенсне, с удовольствием его осмотрел. Хороший парень, особенно в новенькой чекистской форме с четырьмя шпалами, воистину русский красавец, добрый молодец, как Илья Муромец или… как его, Добрыня Никитич, такие люди — гордость партии и основа ее главного оружия — НКВД.