Блеск презренного металла
Шрифт:
Кроме прокрустова ложа, застеленного грубым солдатским одеялом, в комнате находился старый письменный стол и простая табуретка. Сквозь окно, забранное снаружи кованой решеткой, виднелись пышные верхушки яблонь в саду и кусочек леса в отдалении. Обзор был неширок из-за скромных размеров окна. Непонятно для чего прежние хозяева ставили на окна решетки — протиснуться в них мог разве что подросток.
— Нравится вам здесь? — спросил Старостин.
— Да, здесь очень мило, — сказала я. — Но, однако, я умираю от любопытства. Мне так хочется услышать подробности о вашей необыкновенной коммуне…
— Общине! — строго поправил меня Андрей Петрович. — Община — это более верное слово.
Я уселась на табурет, так как санитарное состояние чужого одеяла меня не убеждало, и вызывающе уставилась на хозяина.
— Итак, я вся внимание!
Андрей Петрович долго и обстоятельно рассаживался на короткой, жалобно визжащей кровати, потом закинул ногу на ногу и, поправив на носу очки, посмотрел мне прямо в глаза.
— С чего же начать? — произнес он, улыбаясь суховатой улыбкой опытного педагога. — История длинная, может быть, даже невероятная, а мне хотелось бы, чтобы вы уловили ее суть…
— Я уловлю, — пообещала я. — Голова у меня работает неплохо. А если что-то будет непонятно, я переспрошу.
— Да, верно, — кивнул Старостин. — Но я в общих чертах. Не секрет, что с некоторых пор в нашем обществе появилось множество людей, которым, так сказать, не хватило места на празднике жизни. Волчьи законы рынка смогли принять далеко не все. Особенно пострадала молодежь…
— Вот как? — удивилась я. — А мне казалось, что перемены в основном ломают людей постарше — тех, что воспитаны на других принципах…
Старостин строго кашлянул и недовольно сказал:
— Ольга Юрьевна, если вы будете меня перебивать, я не сумею донести до вас основную мысль! Вопрос, кстати, спорный. Вы придерживаетесь одного мнения — мои наблюдения совсем иные… Будь у нас время, я с удовольствием бы с вами поспорил…
Интересно, куда он торопится, с беспокойством подумала я. А Старостин уже продолжал, несколько повысив голос, — видимо, с тем расчетом, чтобы я не могла вклиниться в его рассуждения:
— Итак, молодежь! Неустроенность, потеря ориентиров ведет ее прямиком в лапы наркоторговцев, в преступные группировки, в сети разных грязных пророков. В этих условиях, когда от проблем молодежи устранились и семья, и общественные организации, и само государство, решать их приходится энтузиастам-одиночкам. Слава богу, таких людей много. Мне удалось объединить вокруг себя единомышленников, для которых будущее России не пустой звук. Мы организовали эту общину, мы вложили сюда свои невеликие средства, мы, наконец, собрали сюда молодых людей — отчаявшихся, не имеющих своего угла, тех, на кого все уже махнули рукой… Мы помогаем этим людям переломить себя и обстоятельства, вернуться к нормальной полноценной жизни…
— Любопытно, как вам это удается? — спросила я. — Вы, наверное, и в самом деле гений педагогики! Без электрического света, в кельях, на одной картошке… И много у вас воспитанников? Почему-то я до сих пор ни одного из них не видела… Хотя, впрочем, это не совсем так: ведь бедняжка Аглая — ваш клиент, не так ли? Из-за нее вы притащились ко мне в тот злосчастный вечер?
В общем-то, можно было догадаться, что с этими вопросами я наживу себе неприятностей. Не зря говорят, что язык без костей к добру не приведет. Но уж больно достал меня этот святоша. Уже давно из моей головы выветрился образ благородного рыцаря, защитника женщин и наставника молодежи. Я имела дело со лжецом, причем лжецом самого худшего, резонерского толка, который, надувая тебя, одновременно призывает жить по совести. Конечно, мне следовало вести себя сдержаннее — ведь ничего конкретного я так пока и не узнала.
Но было уже поздно. Моя тирада произвела на Андрея Петровича самое неблагоприятное впечатление. Он смерил меня уничтожающим и чуточку брезгливым взглядом, а потом размеренно произнес, явно подражая кадровым военным:
— Докладываю по порядку! Да, мы здесь существуем в условиях тяжелых, порой даже аскетических, но в этом нет ничего постыдного, а тем более смешного! Я бы сказал, что это входит в наш метод — труд и самоотречение. Только через трудности к воспитаннику возвращается вкус жизни и уважение к себе! А то, что вы не видели сейчас никого из наших молодых людей, не удивительно — раз в год мы распускаем всех как бы на каникулы. Ведь у нас не тюрьма, не лечебница. Все происходит на совершенно добровольной основе… А вот теперь относительно этой… как вы сказали? Аглая? Странное имя — впервые его слышу. Почему вы решили, что эта особа имеет к нам какое-то отношение? Вы еще заявили, что я из-за нее приходил к вам домой! Но вспомните, домой к себе вы меня пригласили сами, я не напрашивался! Вспомните, при каких обстоятельствах мы тогда встретились! Извините, но у вас какая-то навязчивая идея искать в моих действиях злой умысел, Ольга Юрьевна! Может быть, вам стоит слегка умерить свою фантазию?
Я бы с удовольствием ее умерила, но после той благостной картины, которую он мне тут нарисовал, с фантазией моей стало происходить то же, что с хорошим тестом возле теплой печки. Но решающую роль сыграл опять-таки мой язык. Я просто не смогла удержаться, чтобы не утереть нос этому велеречивому прохиндею.
— Ох, Андрей Петрович! — укоризненно сказала я. — Весь фокус в том, что я как раз помню, при каких обстоятельствах мы с вами встретились. А вот вас память подвела. Вы только что очень убедительно доказали мне, что все люди с заячьей губой похожи друг на друга…
— Да, ну и что же? — резко спросил Старостин, моментально настораживаясь.
— А то, — торжествующим тоном продолжила я, — что никогда я не говорила вам, что у хулигана, напавшего на меня, была заячья губа. Вы его близко тогда не видели. Что же вы пытались мне доказать?
В глазах у Андрея Петровича появилась какая-то пугающая пустота. Но он молчал ровно одну секунду. А дальше, словно ничего особенного не произошло, он произнес ровным, будничным тоном:
— А вы знаете, я даже не буду пытаться вас переубеждать! Я просто принесу вам сейчас наш журнал, и вы сами убедитесь, что никакой такой Аглаи среди воспитанников не числится. Подождите ровно минуту!
Проговорив эту абракадабру, он проворно вскочил и быстро вышел из кельи. Я ничего не успела возразить. Собственно, я даже не сразу поняла, что на самом деле стряслось. Только когда снаружи в дверном замке заскрипел, проворачиваясь, ключ, стало окончательно ясно — я оказалась в западне.
Глава 16
Зато теперь у меня появилась возможность основательно, без спешки все обдумать. Теперь нет никакой нужды выскакивать вперед с остроумными замечаниями, тем более что через толстую дубовую дверь их вряд ли кто-нибудь мог услышать. Собственно, свое остроумие я могла бы приберечь до другого случая, но теперь об этом рассуждать бессмысленно. Нужно изыскать какой-то способ выбираться отсюда или, по крайней мере, дать о себе знать на волю.
Напугана я не была — при всем своем двуличии Андрей Петрович не казался мне человеком, способным на экстремальные или жестокие поступки. Я полагала, что он ограничил мою свободу лишь с целью выиграть время. Скорее всего, ему сейчас было необходимо замести следы каких-то неблаговидных комбинаций, и лишний свидетель ему был при этом не нужен.
Что это были за следы? Если бы у меня хватило терпения и рассудительности нашего Виктора, возможно, мы бы сумели узнать многое, не выдавая нашего присутствия. Но, к своему стыду, я провалила всю операцию. Кое-что, впрочем, прояснилось. Если свести воедино туманные и противоречивые рассказы Аглаи и Старостина, то вырисовывалась примерно следующая картина: некая группа организует в глухом углу поселение, где на полуказарменном положении проживает энное количество молодых людей, которых, с одной стороны, обрабатывают психологически, а с другой — держат под стражей и принудительно заставляют трудиться. То, что Андрей Петрович отрицал свое знакомство с Аглаей, меня нисколько не убеждало — именно с этой девушки все и началось, а моя визитная карточка, которую я ей неосмотрительно вручила, вывела на меня самого Старостина. Когда же я начала интересоваться судьбой квартиры Панкратовых, мгновенно всплыла связь Старостина с теми, кто непосредственно занимался этой квартирой — с нотариусом Беловым и риелтором Бурмистровой. Тут уж в стане педагога-любителя поднялся, я бы сказала, настоящий переполох.