Блиндаж
Шрифт:
Нет, здесь он не останется, у такого он просить приюта не будет. Такой его не спрячет, гляди, завтра же выдаст полиции. Может, уже и сам в полиции, или там сын, зять. Такие нам сегодня — враги, с необузданной злостью думал Демидович.
Немного погревшись в натопленной, да неласковой Порфировой хате, он сухо попрощался и пошел снова в ночь. Долго тащился гравийкой, набил ноги, хотелось спать, а приткнуться было негде. Опять же посыпался дождь, от которого не очень защищал его рыжий потертый плащик, и он все думал, куда б завернуть, где спрятаться от непогоды. Он и так несколько
Около Бываловских хуторов свернул с гравийки и, не разбирая дороги, добрел до какой-то усадьбы. Стучать в окна уже не решился, увидел поодаль от хаты черную ночью пуню и через незакрытые ворота влез в нее. В углу как раз лежало немного прошлогодней, поточенной мышами соломы, он зашился в нее подле стены и, дрожа телом, задремал до утра.
Проснулся, однако, поздновато, уже слышались голоса возле хаты, но он не стал объявляться. Потихоньку выбрался из пуни и, проделав солидный крюк, обошел хутор, вышел на какую-то полевую дорожку и энергично зашагал по ней, чтобы согреться. После ночи он вообще чувствовал себя скверно, болело горло, сильно ломило кости. Тогда же он начал кашлять и испугался от мысли: не обострился ли туберкулез, залеченный немного за последние годы? Если в этой ситуации откроется туберкулез, ему кранты. А и в самом деле было похоже на это. Особенно доставал кашель.
В тот день он на беду еще крепко промочил ноги в гамашах, трава после дождя везде была мокрая, и как-то после обеда понял, что дальше идти нет сил. Остаток дня провалялся в разломанной повети вблизи села Береги под Тумиловской пущей. Он все думал, как спасти себя, куда податься? Удивительно, но податься вообще было некуда, нигде не было никакой определенности, никакой надежды. То чересчур трусливые, без меры осторожные, то неуверенные, а то и просто враждебные. И что стало с людьми? Неужто в беде своя рубашка ближе к телу?
И тогда он вспомнил о Серафимке. Знал ее издавна и даже как-то летом заезжал в хату, еще когда дружил с Николаем. Ехали с какого-то собрания, заглянули. Затем несколько раз встречал в местечке, был на квартире. Темная малограмотная баба, обычная сельская тетка. Но теперь ему, возможно, такая и нужна. Эта не будет философствовать, сводить счеты, попрекать. И поможет. Если только не затаила обиды за брата.
Иного у него не оставалось, а Любаши были где-то за лесом, и предвечерьем он пустился в дорогу — через лес и поле к старым торфоразработкам, где на взгорке приютились эти Любаши.
7. Пилипенки
Проснувшись на рассвете, Демидович сразу понял, что заболел основательно. Тело корежило от изнеможения, голова была тяжелая, что чугун, дыхание заложило — туберкулез или нет, а воспаление безусловное, подумал он. Рядом на припечке стояла его кружка с травяным отваром, он немного отпил из нее и снова лег. В хате было тихо, Серафимка, видно, куда-то вышла, и он потихоньку позвал раз и второй… Нет, нигде никого. Все ж, кажется, нужно как-то подниматься, что-то делать. Или хотя бы о чем-нибудь договориться — вчера он даже не рассказал ей о своих незадачах, попросился переночевать, и все. А что дальше?
Дальше — нужно было подумать, посоветоваться, обсудить с этой женщиной свою горькую судьбу и попросить помощи. Авось поможет.
Под потолком чуть прояснилось, видать, на дворе уже рассвело, и он, с натугой преодолевая слабость, поднялся, сел на нары. Да, и вправду, видно, он сегодня не ходок, нынче он мог только лежать. Снова налетел кашель, бил и бил, он попробовал откашляться, да напрасно. В груди играли гармошки, темнело в глазах. Как бы не потерять сознание.
Только он начал надевать мокрые гамаши, как где-то совсем рядом, показалось, за углом, грохнул винтовочный выстрел и тут же издали резко визгнула собака. Демидович вздрогнул и только надел левую гамашу, как в сенях хлопнула дверь, и он подумал, что это Серафимка. Но несколько шагов там, в сенях, дали понять, что не Серафимка — ступали тяжело, твердо, рванулась дверь.
Он с одной гамашей в руках выглянул из запечья, и в глазах его потемнело. Через порог переступил и остановился рослый белобрысый детина в расстегнутой военной телогрейке, с винтовкой в руках. Из-за его плеча выглядывал второй — с мелковатым чернявым лицом, в военной, с черным околышем, фуражке на взлохмаченной голове. Демидович догадался, что, видно, это местные полицаи, и почувствовал, как нехорошо заколотилось его сердце.
— О, и хозяин завелся, — вместо приветствия бодро сказал первый. — Или, может, гость? День добрый!
— Добрый… день, — неуверенно ответил Демидович, дрожащими руками силясь насунуть на ногу сырую грязноватую гамашу. В голове закружилось, и, чтобы не упасть, он опустился на скамью.
— Местный или приезжий будешь? — с деланным спокойствием спросил передний. Они оба уже вошли в тесную хату и встали у порога.
— Да вот, как видите, случаем, — неуверенно выдавил из себя Демидович, с натугой натягивая гамашу. — К тетке…
— К тетке?
— Ага, к Серафиме, — решил до конца врать Демидович. Было видно, что это местные, иначе ответить он не мог.
— Значит, Серафима — тетка? — допытывался полицай. — И где же она, эта тетка?
Тяжело тупая по доскам пола большими грязными сапогами, он подошел к грубке, заглянул в запечье.
— Да куда-то вышла, — тихо сказал Демидович.
— Так-так. С какой целью — к тетке? — вдруг спросил полицай, остановившись напротив него. — Надолго?
— Да так, навестить, — сказал Демидович.
— Командир? Окруженец?
Они уже оба придирчиво осматривали его истощенную, в пиджаке, фигуру. Затем тот, чернявый, тихо заметил:
— Не похоже. Гражданский, видать.
— Да? Гражданский? — вперив в него взгляд, добивался первый. — Откуда? Из района? Из области?
— Да что вы, хлопцы! — сменил сдержанный тон Демидович. — Нельзя, что ль, родственницу навестить? Из Полоцка я.
— Из Полоцка?
— Из Полоцка.
— Смотрю, однако, будто мне твоя физия знакома, — насторожился первый. — Как фамилия?
— А зачем?.. Ну, Максимов.
— Максимов… Нет, все-таки где-то я тебя видел. Вот не припомню, — поедал его взглядом полицай.