Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
Шрифт:
— Тоже заметил? В наших оперативных разработках он и проходил как Цезарь.
— Ты так и не сказал, чем именно совращает наших непорочных граждан московский Цезарь, — чуть успокоившись, заметил Нил.
— Возможностью делать деньги.
— Извини, но мне казалось, что его интересуют как раз те круги, которые не страдают от недостатка денег.
— Вот именно. Они страдают от их избытка. Когда у человека появляется лишняя пятерка, он покупает бутылку водки или билет в театр, двести рублей — и он приобретает новый костюм или путевку в Крым, несколько тысяч — автомобиль или дачу. Но когда все это уже есть, а в кубышке еще позвякивают денежки, то как-то обидно их тратить на восьмой по счету гарнитур из карельской березы или на десятую брошь белого золота. Начинает хотеться заводиков, пароходиков, счетов в швейцарском банке, недвижимости во Франции и акций в нефтяных компаниях…
Аппетит приходит во время еды. Но вся загвоздка в том, что при нашей системе гражданин имеет право на личную собственность, но на собственность частную, то есть на приносящую доход права не имеет.
— Иными словами, наличие у жены хитрого завмага восемнадцати норковых шуб законом не возбраняется, а наличие у старушки на рынке нескольких кульков с семечками законом преследуется? Я правильно понял?
— Примерно так. Помяни мое слово, эта нестыковочка для социализма окажется поопасней всех Солженицыных вместе взятых, только одни этого не видят, а другие видеть не хотят. Зато вот эти господа, — Асуров ткнул пальцем в фотографию «Цезаря», — все видят и действуют соответственно… А теперь представь себе, что ты судья…
— Я не судья, — прервал его Нил.
— Ну тогда следователь, частный детектив, вроде Шерлока Холмса. Разве тебе никогда не хотелось хоть немного побыть Шерлоком Холмсом? У тебя есть факты, есть характеристики основных фигурантов. Тебе предстоит ответить на несколько вопросов. Вопрос первый: была ли смерть твоей жены результатом несчастного случая, самоубийства или убийства?
— Убийства, — побелевшими губами выговорил Нил.
— А смерть Штольца-Васютинского?
— Тоже.
— Смерть Бриллианта?
— Не уверен, но скорее всего.
— Были ли эти убийства преднамеренными?
— Были.
— Имелся ли во всех случаях корыстный мотив0 — Да.
— Кто виновен в совершении этих убийств?
— Он. — Нил показал на фотографию «Цезаря».
— Должен ли виновный предстать перед судом и понести заслуженное наказание?
— Должен… Но ведь нет никаких улик, никаких свидетелей, а при его связях…
— Согласен. Вероятнее всего, конкретно по этому делу привлечь его безнадежно. Но ты уверен, что его бурная деятельность свободна от других аналогичных эпизодов? Разве смерть Линды не будет хотя бы частично отомщенной, даже если он пойдет под расстрел не за ее убийство, а, скажем, за крупные экономические преступления?
— Конечно. Но при его всемогуществе что вы сумеете ему инкриминировать?
— Ну, он пока еще не Господь Бог и даже не Генеральный секретарь. И на него можно найти управу. Если с пуленепробиваемыми фактами выйти на самого Андропова, на Политбюро…
— А как вы добудете такие факты? Неужели вы думаете, что он допустит до своего хозяйства энтузиастов-правдолюбцев из чухонской провинции?
— Факты добудешь нам ты! — грохнул совсем рядом новый голос.
Нил вздрогнул, поглядел туда, откуда доносился этот голос — и вздрогнул еще раз.
Доктор Евгений Николаевич был чрезвычайно внушителен и почти неузнаваем. И дело было не только в безупречно отутюженной генеральской форме. Изменилась осанка, четче обозначились квадратные челюсти, вместо профессорской бородки рельефно вырисовывался бритый крутой подбородок, во взгляде проступил металл.
Завидев генерала, Асуров поспешно встал, автоматически вскочил и Нил.
— Прошу садиться, — позволил Евгений Николаевич и, подавая пример, опустился в третье кресло, стоящее в торце стола.
Асуров сел. Нил остался стоять.
— А тебе особое приглашение надо?! — совсем уже по-хамски рявкнул генерал.
— Садись, а то упадешь.
От потрясения Нил и в самом деле держался на ногах очень нетвердо.
— Я не понимаю… — жалко пролепетал он, рухнув в кресло. — Это вы… И вы сказали, что я…
— Да, именно ты! Мы долго к тебе присматривались. Ты, конечно, не сказать чтобы без придури. Буги-вуги всякие, тирлим-бом-бом, по бабам опять же ходок первостатейный, а уж супругу выбрал — оторви да брось, Царство ей Небесное. Ну да ладно, дело молодое, с кем не бывает. А в целом парень ты правильный, башковитый, комсомолец. И есть мнение оказать тебе высокое доверие… А вам, товарищ майор, поручается курировать товарища Баренцева.
— Слушаюсь, товарищ генерал! — бодро отрапортовал Асуров.
— Майор?
У Нила голова шла кругом.
— Майор Комитета государственной безопасности Константин Сергеевич Асуров, — представился Костя.
— Но ты же говорил… из Следственного комитета..
— У нас свой следственный комитет. Извини, брат, не предупредил. Не имел на то полномочий.
— А задание предстоит тебе чрезвычайное, секретное, о котором и в нашей конторе знать должны только ты да я, да мы с тобой, — продолжил генерал. — Не считая, конечно, Константин Сергеича и еще пары надежных ребят для подстраховки.
— К-какое задание?..
— Ответственное, дорогой, и даже опасное. Внедриться в ближайшее окружение Шерова, войти к нему в доверие и ставить нас в известность обо всех его противоправных действиях.
— Шерова? Какого еще Шерова?
— Вадим Ахметовича. Вот этого, — генерал показал на фотографию «Цезаря».
— Но… но как же так?.. Почему вдруг я?..
— А мне показалось, что ты готов на все, чтобы покарать убийцу твоей жены, — грустно заметил Асуров. — Или только показалось?
— Нет, я готов!.. Только… я не готов. В смысле, не подготовлен. Я не знаю, что делать, как… Наверное, лучше будет послать специалиста…
— Со специалистом проблемы. А делать ничего особенного и не надо. Вести себя естественно, смотреть, слушать, запоминать. Кой-чему, конечно, подучим, майор займется… Если даже придется поучаствовать в каких-то его шашнях — участвуй, имеешь индульгенцию на все, кроме прямой мокрухи, — заявил Евгений Николаевич.
— Ну же, Нил! Тебе ведь всегда нравились рисковые ситуации. Помнится, при Линде у тебя их было немало.
— При Линде! — Нил вздохнул. — Тогда было другое… Тогда была любовь.