Близкий враг
Шрифт:
Потом мы точно также ходили в гору к писателю Сергееву-Ценскому. Опять Родители шли в зной с бесконечной экскурсией, а я играла в отдалении, слыша странные имена Берг, Бригге и Тотлебен. Странно, но я снова никогда не видела людей с такими именами. Вот была бы, например, у моей мамы фамилия Бригге или Берг. Ух и переполох в садике бы был!
Я даже воображала себе странную историю. На мои вопросы мама холодно ответила, что все эти немцы жили в Прибалтике. Я вдруг подумала: а ну я бы каждое лето ездила к дедушке и бабушке Бригге или Стевену в Прибалтику?
Люди с похожими фамилиями, как я знала, существуют: их называли евреями. Только фамилии у них все же были другие: типа Финкельштейн, Мейер, Лифшиц…. Дома у нас было принято над ними смеяться. Мама с юмором всегда говорила, пародируя их акцент: «А кто это ценит?» или «Хахаха, жиды махраки!» «Конечно, Рахиль Фёдоровна Покерман». Или вовсе невинно: «Таки, как говорит еврейская мама…» Она так смешно пародировала их, что я просто не могла не смеяться. Да и отец любил рассказывать еврейские анекдоты мило и запоем.
Пообедав в каком-то подвале, мы пошли в музей — то ли изобразительных искусств, то ли краеведческий, каких немало в провинциальных городах. Музей был старым двухэтажным дворцом, чем-то напоминавшим маленькую копию знаменитого Зимнего дворца. Внизу было полно всякой всячины об истории местного края: то старинные золотые украшения, то бронзовые подсвечники, то картины художников, причем одна из них была копией Репина. Стояла даже статуя кентавра, сразу напомнившая о «Легендах и мифах Древней Греции», которые мама читала мне вслух вместо сказок.
Отец прочитал табличку: там говорилось, что это копия, сделанная в восемнадцатом веке, с какой-то древнегреческой статуи. Я представила, как здесь в залах дворца летним вечером собирались гости на праздник и смотрели на статую. Задумавшись, я не заметила, как мы подошли к стенду, где стояла какая-то посуда девятнадцатого века. На видном месте стоял сервиз с блюдом, на котором была изображена картина с каким-то парадом. Я дернулась и мотнула головой: точно такое же блюдо хранилось у нас в серванте!
— Папа… — наше блюдо! — Дернула я его за рукав.
Я тотчас испугалась, что нас услышала бабушка с ребенком. стоявшие напротив. Громко говорить в музее было неприлично, и от матери я бы уже получила выговор. Но отец был мягче и, прищурившись, посмотрел на него.
— А, правда… Похоже… — улыбнулся он, прищурившись на стеллаж.
— А что здесь написано? — уже не терпелось узнать мне.
— «Посуда времен Николая Первого, — прочитал отец. — 1839 год».
— Папа. картина на блюде точно как у нас! — удивлялась я.
— Ну, тут блюдо настоящее, а у нас так… Ширпотреб для смеха, — засмеялся отец. — Так, массовое блюдо.
—
— Ой, да кто-то деду Саше подарил, — махнул он рукой. — Мало ли барахла ему носили?
Я все ещё не могла отвлечься от того блюда. Мне хотелось скорее бежать в наш зал, открыть сервант и посмотреть наше блюдо. Наш дом казался мне странным музеем, в котором скопилось множество диковинок. И я, бодро вышагивая с отцом к вокзалу, все не могла забыть той странной посуды.
На маленькой улице стояли небольшие длинные домики. Один из них, помню, был белым с синими ставнями. Отец говорил, что здесь родился какой-то известный человек девятнадцатого века, но я не запомнила его имени. Я вдруг вспомнила какой-то фильм про гусар, который осенью смотрели взахлёб Родители. Гусары то приезжали, то пели по городу с такими вот небольшими домами. «А парады были как на блюде», — подумала я. Интересно, а есть хоть один человек, у которого был бы прадедушка гусар?
И я опять представила себе некую семью. Там все говорят, что прадедушка был гусар, а потом все были военные. Потом участвовали в Революции, в войне, и так воспитывают детей и внуков. Вот их альбомы со старыми фотографиями девятнадцатого века; вот их вещи и награды. У моего дедушки были только награды с Отечественной войны, в у них аж с войн девятнадцатого века. И ту войну в Крыму они помнят, про которую экскурсовод рассказывал, и про те парады. Может, у них и блюдо такое есть дома: только не фальшивое, а настоящие. Или они все все во Францию убежали?
***
Должно быть в тот день было слишком много странных событий. И все же не могу не вспомнить еще одно. На кривой улочке вокзала росли огромные пирамидальные тополя. Между ними приютилось похоронное бюро, возле которого какой долговязый мальчишка лет пятнадцати продавал глиняные фигурки ангелов с трубами. Настоящих ангелов, покрытых лаком. «Кладбищенских», — как говорила с легким испугом мать.
На первый взгляд, в этом не было ничего особого. Ангелы да ангелы, и где им продаваться, как не возле дома ритуал услуг? Но я вдруг стала что-то припоминать. Я не могла вспомнить, где когда я видела точно таких ангелов. Но точно видела, словно это было далеким полузабытым сном. Мне вспомнилась сцена: я была совсем маленькой, мы с отцом шли в мокрую метель через заброшенный парк, зашли на старое кладбище, и там я видела тех ангелов. Но я не знала, было ли это во сне или наяву. Не помнила, точнее, а спрашивать, понимала, глупо: все равно мне скажут только то, что пожелают сказать.
Около большого вокзала уже толпился народ. Станция была узловая, и народ толпился на привокзальной площади возле табло. Отец купил в дорогу несколько булок с изюмом и сладкой воды. Как обычно он, возвращаясь домой, становился грустным, хотя и старался тщательно ее скрыть. Непонятно почему, но он снова стал утешать меня. словно это я, а не он, не хотела возвращаться домой. Подмигнув мне, он вдруг сказал:
— Ну не горю, не горюй, у нас еще три станции интересных впереди!