Близнец тряпичной куклы

Теперь из зеркала на меня смотрит лицо старика. Даже среди других волшебников Римини я — представитель давно прошедших, забытых времен.

Мой новый подмастерье, малыш Нисандер, и вообразить не может, что значило быть вольным волшебником во времена Второй Орески. Когда Нисандер родился, этот прекрасный город уже два столетия высился над своей глубокой и защищенной от бурь

Во дни моей юности рожденный шлюхой подкидыш Нисандер ни на какое обучение рассчитывать не мог бы. Если бы ему повезло, он стал бы, возможно, деревенским предсказателем погоды или целителем, но скорее по незнанию убил бы кого-нибудь и был побит камнями как колдун. Только Светоносный знает, сколько детей с божьей искрой погибли, прежде чем возникла Третья Ореска.

До того, как был построен этот прекрасный город, до того, как его основательница даровала нам великолепный дворец, мы, волшебники Второй Орески, жили каждый сам по себе и подчинялись своим собственным законам.

Теперь же за службу государству мы получили Дом Орески с его библиотеками, архивами, с общей для всех нас историей. Я — единственный из живущих, кто еще помнит, какая дорогая цена была за все это заплачена.

Два столетия. Срок жизни трех или четырех поколений, всего лишь одно время года для тех из нас, кого одарил Светоносный. Мы, волшебники, отличаемся от обычных людей, Айя, моя наставница, открыла мне это, когда я был едва ли старше, чем теперь Нисандер. Мы — камни, а жизнь — река, текущая мимо нас.

Стоя сегодня у двери Нисандера и глядя на спящего мальчика, я вообразил, что рядом со мной стоит призрак Айи, на мгновение мне показалось, что я смотрю на самого себя в юности: некрасивого, застенчивого сына рыцаря, обнаружившего талант к магии управления животными. Айя, которая гостила в нашем доме, разглядела мой дар и сообщила о нем моей семье. Покидая с ней родительский дом, я плакал.

Как легко было бы отнести эти слезы за счет прозрения будущего, как это теперь стало модным среди драматургов! Однако я никогда особенно не верил в судьбу, несмотря на все пророчества оракула, придавшие моей жизни ее направление. У человека всегда есть тот или иной выбор. Слишком часто я видел, как люди сами создают свое будущее, ежедневно творя мелкое зло или совершая добрые дела.

Тогда я пошел с Айей по собственному выбору.

Позже по собственному выбору я поверил в видения, посланные ей и мне оракулом.

По собственному выбору помогал я вновь разжечь пламя могущества этой великой страны, так что могу претендовать на то, что помог прекрасным белым башням Римини вознестись в синее небо Запада.

Однако в те редкие ночи, когда мне удается уснуть, какие сны мне снятся?

Оборвавшийся крик младенца…

Можно было бы подумать, что после стольких лет с этим должно быть легче примириться: единственная необходимая жестокость изменила ход истории, как землетрясение меняет русло реки. Это деяние лежит в сердцевине всех благих изменений, как песчинка, попавшая в раковину, вызывает рост жемчужины.

Я один храню воспоминание о коротком крике, прозвучавшем столько лет назад…

Я один знаю о грязи, скрытой в сердце этой жемчужины.

Айя сняла широкополую соломенную шляпу и стала ею обмахиваться. Ее конь с трудом преодолевал крутую каменистую тропу, ведущую к Афре. Полуденное солнце проливало на землю с безоблачного неба горячие лучи. Стояла необычная для первой недели горатина жара. Засуха, начавшаяся еще год назад, похоже, собиралась терзать страну и дальше.

На горных вершинах над головами путников все еще блестел снег, и изредка порыв ветра вздымал ввысь тонкое белое облачко, создавая дразнящую иллюзию прохлады, здесь же, в узком ущелье, воздух оставался неподвижным. В любом другом месте Айя вызвала бы волшебный ветерок, но всякая магия в одном дне пути от Афры была под запретом.

Ехавший впереди Аркониэль покачивался в седле, как облезлая длинноногая цапля. Льняная туника молодого волшебника потемнела от пота и дорожной пыли. Впрочем, он не жаловался, и единственная его уступка жаре состояла в том, что он сбрил клочковатую черную бороду, которую старательно растил с тех пор, как в прошлом эразине ему исполнился двадцать один год.

Бедный мальчик, — с нежностью подумала Айя. Белая кожа, лишившаяся защиты бороды, уже успела сильно обгореть.

Их цель, храм оракула в Афре, лежал в самом сердце труднодоступных скаланских гор, и путь туда был нелегок в любое время года. Айя уже дважды совершала туда паломничество, но никогда раньше — в летнюю жару.

Стены ущелья совсем стиснули тропу. Веками проходившие здесь паломники оставили на темном камне свои имена и мольбы к Светоносному. Большинство ограничивалось тем, что просто выцарапывало символ бога — тонкий полумесяц, и вдоль тропы тянулся бесконечный ряд изображений, похожих на кривые улыбки. Аркониэль тоже оставил такой знак в ознаменование своего первого путешествия в Афру.

Конь Айи споткнулся, и старая женщина ощутила, как по бедру ее сильно ударило то, что было причиной ее стремления побывать у оракула. На луке седла висела потертая кожаная сума, в которой, защищенная мягкой тканью и могущественными заклинаниями, лежала грубо вылепленная и неровно обожженная глиняная чаша. В ней не было ничего особенного, если не считать яростной ауры зла, которая вырывалась на волю каждый раз, когда защита бывала снята. За многие годы, что она возила чашу с собой, Айя не раз испытывала соблазн швырнуть ее вниз с высокой скалы или утопить в реке. На самом деле, впрочем, сделать этого она не могла так же, как не могла отсечь собственную руку. Айя была Хранительницей, уже более столетия содержимое сумы было ее главной заботой.

Разве что оракул даст мне другое указание… — Свернув свои поредевшие седые волосы в пучок на макушке, Айя принялась обмахивать шляпой потную шею.

Аркониэль повернулся в седле и озабоченно посмотрел на нее. Его непослушные черные кудри слиплись от пота под обвисшими полями шляпы.

— Твое лицо очень раскраснелось. Нужно остановиться и отдохнуть.

— Нет, мы уже почти добрались.

— Тогда по крайней мере выпей воды и надень шляпу.