Блок верности
Шрифт:
Теперь этот бывший «связной», Слава Рожков, работает у меня в управлении, специализируется на «связных».
А Семенова я специально одернул, чтобы не растекался мыслью по внутренней поверхности своей черепной коробки, и сконцентрировался.
– Голова эта крутится перед вами потому, – сказал Семенов, – что в ней нашла себе пристанище мысль о том, что обладатель головы – это оператор «оттуда».
– О, как! – усмехнулся я, – он что, не собирается сжечь наш сервер? Семенов, мельчаешь.
Семенов вздохнул: да, мельчаю. Но вышло у него не слишком артистично, потому что театр – это не его. Я даже на курсы коммуникативных
– Таких много было, сам знаешь.
Семенов кивнул: знаю, конечно.
– Но чем-то же он тебе приглянулся, Юра? – сказал я, – иначе бы ты его пустую голову не вертел сейчас передо мной.
– Он обещал предъявить артефакт, – выпалил Семенов, и покраснел.
Ну вот, начинаются игры в магию, подумал я. Волшебные палочки, ковры-самолеты, шапки-невидимки, сколько такой лабуды проходит нынче через отдел! Разумеется, ничто из этого не работает. Но возмутило меня не доставшее всех артефактство, отнюдь. Меня возмутило другое. Багровый Семенов голову в плечи втянул, понимая, что сейчас будет. Правильно понимает Семенов, молодец. Сейчас его собственная голова начнет здесь крутиться на… а вот, хотя бы, на той толстой стальной трубе от парапета, которую я сейчас вырву, ничуть не заботясь о казенном имуществе. А еще двадцать минут назад я любил эту трубу, слова ей говорил ласковые, сравнивал с милым удавом.
– Семенов! – заорал я, – кому он обещал предъявить артефакт! Тебе? Ты у нас кто – опер? Или ты у нас Нео Андерсон, мать твою? Ты что – рассекретился?
В нашем управлении есть один не секретный сотрудник – это я. Остальных людей в управлении у нас нет. Бюджет есть – а людей нет. Дела делаются, но их никто не делает, потому что никого нет. И вдруг оказывается, что некто, возомнивший себя богом – с маленькой, а то и с большой буквы, обещает моему сотруднику железяку «оттуда»!
– Юра, – сказал я, – если ты не хочешь, чтобы я прямо сейчас умер…
Семенов глотнул воздуха, но как был красным, так и остался. Большой вопрос еще, кто сейчас скорее помрет. Семенов посмотрел на меня, но вид мой был столь ужасен – я надеюсь – что сами собой полились оправдательные слова. Он явно не хотел, чтобы я умер.
– Он не мне обещал, Сергей Савельевич, – чуть ли не плакал Семенов, – он Блину обещал, ну, тому, у которого монастырь неолитийцев под Самарой. А Блин … Блинов, то есть, сам написал об этом на сайте, я начал рыть и…
Я поднял руку – умолкни, Семенов. Ты начал рыть, и нарыл, кто бы сомневался. Ты не мог не нарыть, потому что мечтаешь спасти мир, или о чем ты там еще мечтаешь, мальчишка. Мальчишка, игнорирующий Второй постулат, гласящий, что персонаж сна изнутри сновидения не может нанести вред самому Спящему. Это если понимать Харитонова эзотерически, но почему бы и нет?
– Юра, – сказал я, – все в тебе хорошо, кроме неуместного иногда мальчишества. И даже оно хорошо, когда подзадоривает, подкармливает твое любопытство. Но вот скажи, почему я опять подумал про то, что ты, э-э, как бы сказать…
– Про то, что я не чту Второй Постулат, Сергей Савельевич, – отозвался Семенов, – но вы зря так про меня думаете, я абсолютно согласен с Харитоновом. Изнутри сновидения невозможно нанести вред спящему. Потому что сна не существует, он иллюзорен. И наша реальность – это не тот сон, который порождается в глубинах человеческого бессознательного, и может оказать влияние на спящего. Приснится человеку кошмар – он и повесится, такое бывало. Однако, во-первых, для этого надо проснуться, а во-вторых – мы не во сне, мы в компьютерной игрушке.
Семенов резко выдохнул. Не по его нутру выдавать такие философские вещи, почти что «о душе». Тем более, что он не прав: мы не в игрушке. Мы не зарабатываем очки, не движемся к результату, мы просто получаем кайф – кто как умеет. Кто не умеет – тот страдает, но это тоже выбор.
– И в-третьих, Сергей Савельевич, – сказал Семенов, – работать интереснее, когда мотивация гарантированно вынесена за пределы обыденности. А этот «крендель», как вы выразились, этот Линдер меня заинтересовал. Вот не знаю чем, но заинтересовал.
– Ты бы сразу так и сказал, – пошел я на мировую, – я твоей интуиции доверяю. А то расстроил старика начальника, разве ж так можно, а, Юра?
Я нажал кнопку на пульте и прозрачная крыша купола над нами разъехалась в стороны. Солнечный свет, радость моя, лишенный хоть какой преграды, затопил все вокруг, заставил нас прищуриться: ах вы, такие-сякие, зачем от меня прячетесь, наивные вы человеки. Свет пришел, и все стало видимым до самого дна души. И я увидел, что тревожным каким-то стал в последнее время. Не выслушал парня толком, напридумывал всякого. Моя собственная мотивация скатилась по наклонной плоскости на дно, но не души, а той самой обыденности. Сколько я уже Семенова сюда вожу, как романтическую девочку-подростка, Москву показать? А дальше пустого человеческого стеба над роботом за стойкой бара никуда не уехал. Хотя, почему не уехал… Когда над головой крыша стеклянная разъехалась, у меня тоже что-то разъехалось, поезд тронулся. Как говорится, внешнее равно внутреннему. Я словно увидал свою жизнь с большей высоты, окинул ее почти целиком, и увиденное меня опечалило. Как может не опечалить болото? Школа, университет, фирма, управление это… все хорошо, но эмоции не те.
Тут, на второй секунде, я прекратил разведение соплей. Эка меня бросает… Хорошо, что научился мгновенно пресекать разведение соплей.
Это все вид на Москву творит такое, душу дергает. Пошатнувшееся мироощущение срочно требовало подпорок, например, Семенову чего-нибудь объяснить, как младшему.
– Юра, – сказал я, – программист, сидящий за компьютером, не может передать внутрь программы, в игру, свою чашку дымящегося кофе. Ты согласен?
– Согласен, – сказал Семенов.
И я согласен. Это просто, как теория относительности.
– А раз так, – сказал я, – значит, не может быть никакого артефакта. Это первое. Но игнорировать твои предвидения – это глупость. Это, так сказать – второе. И третье…
Что же третье… Надо было что-то сказать, раз начал. Я посмотрел на Семенова, у него был такой вид, будто он конспектирует мои мудрые мысли. Сидит, не колышется, потому что внутри его черепной коробки маленький человечек сейчас за конторским столом записывает мои слова в тетрадку, и шатать стол нельзя, а то будут помарки. За которые я же его и вздрючу.