Блокада. Трилогия
Шрифт:
Это был уже самый конец марта, через несколько дней Лена получила свои продуктовые карточки. Соврать паспортистке, что мама больна, Лена не смогла. Да паспортистка наверняка и так все уже знала.
Оставшись одна, Лена быстро начала угасать. Страшная зима прошла, и в городе опять запахло весной и надеждой, но ей уже все было безразлично. Силы быстро покидали ее, сначала она перестала ходить на службу, потом вообще выходить из дому, с середины мая она почти все время лежала на кровати и вспоминала своих родных. Иногда она разговаривала
— Мамочка, — говорила она, — зачем же ты меня тут оставила одну? Лучше бы я умерла вместе с тобой.
— Что ты, — отвечала мама, — глупая Ленка-коленка, ты должна жить! И кто тебе сказал, что ты одна? Есть еще дядя Александр, он сейчас в Грузии. И есть твой брат Лев, который так тебя любит! Ты обязательно выживешь и встретишься с ними.
— Лев в лагере, — возражала Лена, — и может быть, он оттуда не вернется.
— Он обязательно вернется! Он очень похож на твоего отца — у него такой же дар выходить живым из самых опасных переделок.
— Но папу же расстреляли, — говорила Лена.
— Это ты так думаешь, — улыбалась мама. — А его мама, Анна Ивановна, до конца жизни была убеждена, что он обманул чекистов, сбежал и отправился в свою любимую Африку. Поэтому никогда его и не оплакивала.
Потом мама клала Лене на лоб свою прохладную руку, и Лена засыпала. А когда просыпалась, никакой мамы рядом уже не было.
Однажды тетя Зина принесла откуда-то целый мешок мать-и-мачехи. Взяла большую стеклянную банку, натолкала туда травы плотно-плотно и густо посолила сверху. Соль не считалась ценностью, ее в Ленинграде было много.
— Подожди пару дней, — велела она Лене, — а потом понемножку ешь. Там витамины, они полезные.
Но Лена не вытерпела, сразу же съела половину банки, и у нее вспух живот. А от соли ужасно хотелось пить, и ей приходилось выползать на кухню, где стояло большое ведро воды. Принести ведро в комнату она не могла — сил не хватало — а жажда все не отпускала. Так она и заснула в конце концов на кухне, привалившись спиной к табурету.
"Почему я сейчас об этом вспомнила? — подумала Лена. — Это же было давно, еще в мае. Наверное, потому, что очень хочется пить…"
Пить действительно хотелось даже больше, чем есть. Солнечное медовое пятно уже перебралось с пола на кровать. В комнате было жарко и душно — законопаченные окна не открывали с прошлого лета.
Надо было встать и идти за водой. Вот только сил на это не было совершенно никаких.
— Пить, — жалобно позвала Лена. — Дайте, пожалуйста, воды…
Но никто, конечно, ее не слышал. Тетя Зина жила этажом выше, а в квартире, которую занимала когда-то большая и дружная семья Энгельгардтов, кроме Лены, никого не было. Лена заплакала. Она думала о том, что если бы кто-то из ее родных остался бы жив, то и ей не нужно было бы умирать. "Твоя беда в том, что ты несамостоятельная", — сказала как-то мама. Но она же в этом не виновата! Это бабушка и мама так ее разбаловали. Да и на службе — Лена работала счетоводом в лесозаготовительной
И вот она осталась одна, и некому было даже побранить ее за несамостоятельность. И никто не мог принести ей стакан воды. Следовало собрать последние силы и идти на кухню самой. Лена попыталась напрячь мышцы ног, но безуспешно. Ног она больше не чувствовала. Вообще. У нее всегда были очень красивые, длинные и стройные ноги. Мужчины на них заглядывались. А теперь они безобразно отекли, круглые когда-то колени стали какими-то шишковатыми, а стопы распухли, да еще вдобавок ноги перестали ее слушаться. Лена заплакала снова, на этот раз от бессилия.
— Пить, — шептала она сквозь слезы, — я хочу пить…
И случилось чудо.
Ее высохших, пергаментных губ коснулся металл, и в рот Лене потекла струйка воды. Прекрасной, холодной, чистой воды с едва заметным лимонным привкусом.
Лена открыла глаза, но они были полны слез, и сначала она видела только качающиеся над ней размытые тени.
— Пей, — сказал голос в недосягаемой вышине. — Пей, сколько хочешь.
Это было восхитительно — пить, сколько душе угодно. Но как только угасла жажда, Лена снова почувствовала вгрызающийся во внутренности голод.
Она ничего не произнесла вслух, но тот, кто напоил ее водой из фляжки (Лена уже видела, что это плоская офицерская фляжка), очевидно, понял все и без слов. Он осторожно, двумя пальцами, положил ей на язык что-то твердое и очень-очень сладкое.
Шоколад!
Лена не ела шоколада с прошлого июля. И не надеялась, что когда-нибудь снова почувствует во рту его вкус. Но это был самый настоящий шоколад, он постепенно таял на языке, и Лена сглатывала сладкую слюну, боясь проглотить кусок целиком.
— Ешь, — сказал голос. — Потом я дам тебе еще.
Теперь Лена видела, кто говорит с ней. Это был высокий светловолосый военный, с красивым, но немножко рубленым лицом. Такой скандинавский красавец-викинг. До войны такой тип мужчин не слишком нравился Лене, но сейчас военный казался ей самым прекрасным человеком на свете.
— Ну что, — спросил он, улыбаясь, — пришла в себя, сестренка?
Улыбка у него была замечательная — широкая, белозубая. Лена постаралась улыбнуться ему в ответ, с ужасом думая о том, что уже несколько дней не причесывалась.
— Да, — прошептала она, чувствуя, что краснеет. — Спасибо…вам.
— Можешь говорить мне «ты», — сказал военный. — Меня зовут Олег. Лейтенант Олег Гусев, радиоразведка.
"Ему совершенно не идет это имя, — подумала Лена. — Вот если бы его звали Харальд или Эйрик… как героев исландских саг… это подошло бы ему больше".
Вслух она сказала:
— Спасибо, Олег. Я очень давно не ела шоколада…
— Тебе сразу много нельзя, — как будто оправдываясь, сказал Гусев. — Но я тебе оставлю, у меня тут целая плитка.