Блокада. Запах смерти
Шрифт:
Майора Петракова вместе с другими сотрудниками отдела срочно вызвали к Гаврилову, который только что приехал с места преступления и был, как всегда, зол. На столе валялась кучка немецких листовок, скомканных, словно их только что вырывали из рук.
– Вот тебе, Солудев, еще печатная продукция. Под твоим носом произведена, еще краска не высохла! – с издевкой кивнул он на бумажки. – Тебе ж поручалось найти работника типографии, печатающей вражеские тексты!
– Они не из Ленинграда или отпечатаны на подпольной типографии, – взяв листовки в руки, уверенно произнес
– Обратите внимание на текст! – негодовал Гаврилов. – Опять под видом еврейского вопроса выводят на Кремль и правительство.
– Да, призыв к саботажу и сопротивлению, – подметил Петраков.
– И где в основном развешивают? – задал вопрос подчиненным Гаврилов.
– Где? В городе, – неуверенно, словно у школьной доски, ответил Солудев.
– В основном вокруг военных и оборонных предприятий, – подчеркнул начальник, – чтобы как можно больше рабочих читали эту мерзость.
– Где же у них типография? – подал голос старший лейтенант Зубков, до сих пор не принимавший участия в разговоре.
– Ты мне должен отвечать, а не спрашивать! – воскликнул начальник отдела.
Наступила пауза – каждый из присутствующих явно пытался придумать оперативно-розыскное мероприятие, с помощью которого можно выйти на подпольный печатный станок.
– Ладно, слушайте вводную информацию, – нарушил молчание Гаврилов. – Как вы думаете, где найдены эти листовки?
Подчиненные только пожали плечами в ожидании пояснений начальника.
– Эти листовки я час назад вытащил из руки Бенедикта Соломоновича Аронова, скончавшегося на улице на месте их расклейки.
– Что, еврей призывал против своей нации? – не выдержал Солудев.
– То-то и оно, что клеил не он. По показаниям свидетелей он как раз срывал листовки. Когда один вооруженный охранник магазина попытался задержать расклейщика и выстрелил вверх, пожилой мужчина умер от разрыва сердца, – пояснил Гаврилов.
– Сразу надо было бить на поражение, – разочарованно вздохнул Петраков.
– Старые инструкции, еще не отвыкли в небо палить, – кивнул Зубков.
– А расклеивал листовки подросток лет пятнадцати, – выдал Гаврилов самую важную информацию. – Его подробно описал и охранник и другие свидетели. И с ним был еще один несовершеннолетний.
– Стоял на шухере, – определил его роль Солудев.
– Таким образом, мы имеем несколько неприятных фактов, – подвел итог Гаврилов. – Первый – в городе имеется вражеская типография, и второй – к расклеиванию листовок причастны несовершеннолетние.
– На голодных ребят сейчас легче оказать влияние, – заметил Петраков.
– Надо подключить инспекторов по делам несовершеннолетних, чтобы они отработали приметы. Может, что и выскочит, – подал идею Зубков.
– Вот ты этим и займись, – кивнул ему Гаврилов.
– Неплохо бы пройтись по ремесленным училищам, проверить, кто на этот день пропустил занятия, – предложил Петраков.
– Дельно, – одобрил Гаврилов. – Дай задание по райотделам, а потом проработай объединенные списки.
Идя домой, Петраков поймал себя на мысли, что давно не общался с сыном – все его время отнимала работа да еще беспокойство по поводу Насти. «Обязательно расспрошу сына о делах на мелькомбинате.
Однако когда Петраков-старший к полуночи добрался до дома, все дети, в том числе и Вячеслав, уже спали.
Нецецкий после допроса Ваньки Зарецкого все никак не мог найти себе места, переживая, что Цыган еще до сих пор жив и дышит одним с ним воздухом. Он жаждал мести, и с каждым часом это желание усиливалось. Старый вор, сославшись на недомогание, засел у себя в комнате, вынашивая план уничтожения своего врага.
Григорий Иванович Шнип подробно доложил командованию о конфликте между старым уголовником и одним из перебежчиков. Затем высказал мнение, что их взаимоотношения носят характер борьбы за уголовный авторитет и власть, но не забыл отметить связь Зарецкого с дочерью старшего офицера НКВД, что заслуживало отдельного рассмотрения, поскольку этот факт можно эффективно использовать в любой комбинации на территории противника.
Получив указания от начальства, он вернулся в свой кабинет и продолжил допросы. Сначала вызвал разжалованного за дезертирство лейтенанта, который своей обычной советской биографией не вызвал у него никакого расположения. Напротив, Сергей Кузяев вызвал у Шнипа недоверие. По нескольким причинам. Во-первых, он был единственным человеком, которого до побега никто из перебежчиков не знал и, следовательно, не мог подтвердить или опровергнуть его биографию. Кроме того, он не принадлежал к воровскому миру, то есть к тому контингенту, на который делалась ставка немцами, как на людей, оппозиционно настроенных к советской власти, а значит, мог оказаться человеком из разведки противника. Однако красноармеец вел себя спокойно, говорил, что перешел осознанно, по идейным соображениям, поскольку с восхищением воспринимает немецкий порядок, верит в победу Германии и хотел бы сделать военную карьеру в ее армии.
В результате первых его допросов командование школы сочло Кузяева достойным кандидатом для работы, но Шнипу не нравилось то, что все как-то слишком правильно, что нет ни малейшего повода усомниться в его благонадежности. По своему многолетнему опыту он знал, что так обычно и засылают кадровых разведчиков, готовя для них безупречную легенду. Он в очередной раз сверил показания Кузяева с показаниями остальных членов группы, и опять не нашел никаких разногласий. Оставалось подождать, пока по агентурным каналам абвера пройдет проверка его данных и биографии.
С другими перебежчиками было все более или менее ясно. Сын расстрелянного попа не вызвал с самого начала подозрений, поскольку явно был не вполне здоров. Однако его все равно сфотографировали, а фото переслали в блокадный город для опознания по месту жительства в Волковой деревне. Уголовники Мазут и Дрын также не вызывали сомнений. Самым сложным для Шнипа было разобраться в обвинениях, которые старый уголовник Нецецкий предъявил Ваньке Зарецкому. Побег Цыгана со следственных действий подтвердил Дрын, который был в тот момент в одном с ним «воронке» и все слышал, а Мазут рассказал, что не все воры согласились с Дедом в признании Зарецкого ссученным, что тоже говорило больше о том, что старый уголовник просто пытался свести с ним счеты. Однако позицию Деда игнорировать было нельзя.