Блокадные новеллы
Шрифт:
Мане было двадцать пять лет, она уже успела и замуж выйти, и развестись, и находилась в трудной полосе своей жизни, снимая угол у одинокой старухи, переживая только что отгремевшие семейные неурядицы.
Маня писала стихи и работала корректором в газете. Стихи писала неважные, но искренние, от души, и никому их не показывала.
Она выглядела привлекательной — статная, сероглазая, с высокой грудью; Маня немножко шепелявила, точно у нее каша во рту, но кавалеры ей такую мелочь прощали.
Однажды
В Москве, в справочном. Маня узнала адрес поэта, а потом уже и номер телефона. Бледнея, меняясь в лице, Маня набрала номер Самсона Сергеевича — так звали писателя, — и когда он подошел к телефону, пролепетала, что она издалека, начинающая, мечтает показать ему стихи. Самсон Сергеевич тяжко повздыхал в трубку, что-то прикидывая, и назначил ей на следующий вечер.
Маня ушла с семинара пораньше, сделала прическу на улице Горького, маникюр, подкрасила ресницы и вдруг разозлилась на себя за эти приготовления, — ведь от них стихи лучше не станут.
Она добралась до нужного дома, поднялась на третий этаж и позвонила, сжимая свернутую трубочкой тетрадку.
Самсон Сергеевич открыл дверь и весьма оживился, увидев интересную женщину. Самсону Сергеевичу было за сорок, но его молодило то обстоятельство, что семья — жена, теща, двое детей — отдыхали на даче.
В тот вечер у Самсона Сергеевича собрались приятели. Приятели повскакали из-за стола, усадили Маню в центре. Ей сразу налили вина, положили закуску и заставили выпить. Она не знала, как себя вести, особенно когда ее сосед, чернявый и взъерошенный, с отчаянными цыганскими глазами, стал хлопать ее по бедру и провозгласил, что отныне она его муза. Самсону Сергеевичу это очень не понравилось, он сказал, что Маня пишет стихи и пришла к нему их прочитать. Все непомерно обрадовались тому, что Маня пишет стихи, и стали ее уговаривать читать сейчас же. Маня принесла из прихожей тетрадку, дрожащими пальцами раскрыла ее и слабым голосом, монотонно, принялась читать о природе, лесе, своем городе и любви.
— Гениально, — шептал взъерошенный, — я могу спокойно умирать.
Самсон Сергеевич, не желая упускать инициативы, театрально обвел всех рукой и сказал:
— Нам уже так не суметь. Слишком опытны.
Молодой человек неопределенного возраста, с пегой бородкой и услужливыми глазами, уронил голову на руки и повторил как эхо:
— Не суметь.
Самсон Сергеевич спросил бархатно:
— А как вы живете? Расскажите нам.
И Маня, видя, какие здесь искренние и благородные люди, поведала всю правду о своем житье-бытье.
— И вы живете, снимая угол! — воскликнул Самсон Сергеевич.
— Как Беранже, —
— Постойте! — вскричал Самсон Сергеевич, загораясь. — Мы вам поможем! — Он выбежал в соседнюю комнату и через пять минут вернулся, размахивая письмом.
«Дорогой Коля!» — начиналось письмо к руководителю областного Союза писателей. Самсон Сергеевич с пафосом прочел письмо. Все ахали.
— Как это здорово: «талант гибнет»! — сказал бородатый. — Мы все подпишемся!
— Да я не гибну, — вставила Маня, но ее не слушали.
Письмо было подписано всеми в порядке значимости каждого, и бородатый, расписавшись последним, тут же выбежал на улицу и бросил его в ящик.
Потом чокались, отбирали стихи для большой подборки и наконец разделились на две спорящие стороны: одна предлагала передать стихи в «Наш современник», другая — в «Октябрь». За спорами о Мане забыли, и она, улучив момент, вышла в коридор, накинула плащ, отворила входную дверь и оказалась на лестнице.
Большего смущения Маня никогда еще не испытывала. «Милые, отзывчивые люди, — думала она, — но как они много говорят…»
…Стихи в журнале не появились.
Но как-то пришла открытка из местного Союза писателей, в которой просили ее выслать свои стихи.
Маня отослала.
Руководитель Союза — Николай Ильич — прочел стихи, крутанул головой: «Развернулись ребята!» — но поскольку было письмо, и за несколькими подписями, он, оказавшись в Манином городе, зашел к зампредрика.
— Думаете, может действительно стать явлением? — спросил зам.
— Все может быть, — уклончиво ответил Николай Ильич — он был человек добрый.
— Ну-ну, — озабоченно постучал карандашом зам.
А через неделю Мане предложили комнату в доме, где висела вывеска: «1-я профессиональная городская полярная команда».
Пожарных звали Андрей, Матвей, Федор, Павел и старший — Поликарп. Все они были молоды, после демобилизации сюда определились. В недальних деревнях жили их отцы и матери. Когда удавалось, сыновья ездили к родителям.
Они походили друг на друга — коренастые, светловолосые. Лишь Поликарп отличался — и по возрасту (ему к тридцати шло), и тем, что носил усы, рыжие, густые, стриженные щетинкой.
Пожары случались редко, но службу они несли браво и два раза в месяц на небольшой площадке перед домом устраивали учения.
Они рты разинули прямо, когда к пожарной части подкатил грузовик с легким скарбом Маши и из кабины явилась сама Маня, как диво дивное.
— Дева-аха, — протянул Андрей.
— Я в Германии однаж таку видел, — поддакнул Матвей.
Федор кашлянул в кулак.
А Павел, самый младший, покраснел, словно его уличили в чем-то.
— Дисциплина, ребята, — сказал Поликарп и потрогал усы.