Блондин на коротком поводке
Шрифт:
— Я понял, — процедил Леонид Ильич.
— Это хорошо, что понял, — ответил Захаров, — значит, объяснять ничего не нужно.
Этим он хотел сказать, что услуга, которую в свое время оказал ему Леонид Ильич, конечно, была очень серьезной. Откровенно говоря, Гусаров тогда спас его от очень больших неприятностей. Полковник Захаров ценил хорошее отношение. И прекрасно знал, что долг платежом красен. И теперь он хотел дать понять Гусарову, что долг свой он полностью выплатил.
Леонид Ильич же понял только то, что полковник Захаров почувствовал, что дела его, Гусарова, пошатнулись, и решил использовать это печальное обстоятельство,
Полковник Захаров пошел поговорить с Дашкой. Он застал ее рыдающей на диване. Весть о том, что свадьба ее с красавчиком Стасом расстроилась, уже облетела полгорода, и теперь подруги и знакомые умирали от любопытства и старались выяснить, кто же кого бросил.
Захаров пытался добиться от дочери Гусарова, куда могла податься ее подруга Катя, есть ли у нее родственники и друзья. Выяснилось, что родственников у Катерины нет никаких, кроме матери в Москве, друзей же много, но Дарья знает только телефон Светки Росомахиной, и то потому, что они со Светкой когда-то учились в одном классе.
Для того чтобы заставить Дашку позвонить Росомахиной, понадобилось вмешательство Леонида Ильича. Они со Светкой разговаривали совсем недолго, вернее, говорила одна Светка. Синеглазая красавица со злобой бросила трубку.
— Она сказала, что пишет диплом, никого не видела и ничего не слышала, что с Катериной случилось — понятия не имеет. Спрашивала, когда моя свадьба…
«Может, и правда не знает, а если и знает, то не скажет», — понял полковник Захаров.
Вечером мы сидели в «Жигулях» Шурика неподалеку от дома Гусаровых. Не слишком близко, чтобы не попасть на глаза охраннику, но и не далеко, чтобы хорошо видеть людей, выходящих из подъезда.
В половине девятого из дома высыпала веселая компания богатой молодежи, погрузилась в два сверкающих «Мерседеса» и куда-то умчалась на явно недозволенной скорости. Еще через пятнадцать минут около подъезда остановился огромный джип, из него выбрался толстый мрачный мужчина с «дипломатом» в руке и вошел в дом.
На какое-то время наступила тишина.
Я взглянула на часы. Стрелки уже перевалили за девять часов, но из дома по-прежнему никто не выходил.
Я хотела сказать Шурику, что мне надоело здесь сидеть и я не вижу большого смысла в нашем ожидании, но он поднес палец к губам и показал на подъезд.
Дверь открылась, и из нее вышли две скромно одетые женщины.
В одной из них, немолодой полноватой блондинке, я узнала кухарку Гусаровых Амалию Карловну, вторую, повыше и помоложе, я видела первый раз.
— Это Амалия, — прошептала я, указывая на блондинку, — но вторая — не Женя, ту я бы узнала.
Женщины дошли до угла и распрощались. Амалия Карловна свернула за угол, а незнакомая девушка перешла улицу и остановилась на остановке троллейбуса.
Мы с Шуриком переглянулись. Предварительный план нуждался в некоторой коррекции.
Я выбралась из машины и бросилась вдогонку за кухаркой Гусаровых.
— Парик сними! — прошипел вслед Шурик.
Я на ходу сняла темные очки и парик и запихала их в сумку.
Поравнявшись с кухаркой, я негромко окликнула:
— Амалия Карловна!
Она оглянулась, узнала меня и застыла на месте, как громом пораженная.
— Амалия Карловна, душечка, — выпалила я, — ведь вы не верите всему, что обо мне говорили?
Она огляделась по сторонам, убедилась, что нас никто не видит, и, понизив голос, быстро сказала:
— Катюша, я ни одному слову не поверила! Ведь я тебя давно знаю…
Она снова испуганно огляделась:
— Не дай бог, хозяйка увидит…
— Давайте зайдем, — я кивнула на небольшую кондитерскую, — посидим полчасика, поговорим… Сюда-то она точно не заглянет!
Амалия для виду немножко помялась, но потом пошла за мной: ей самой наверняка хотелось почесать языком.
Надо сказать, что Виктория Федоровна была женщина довольно вспыльчивая, невоздержанная на язык, и прислуге от нее частенько доставалось. Кухарка в этом смысле не была исключением, и мне не раз приходилось утешать бедную женщину после несправедливого разноса. Частенько, бывало, мы посиживали с ней на кухне, она с удовольствием сообщала мне рецепты блюд и жаловалась на хозяйку. Как я уже говорила, я умею слушать, то есть когда мне неинтересно, я не зеваю и не прерываю собеседника, а просто отключаюсь, сохраняя на лице приветливое, внимательное выражение и даже вставляю изредка выражения типа «Что вы говорите?», «Не может быть!» и «С ума сойти!».
Амалия села за угловой столик. Я принесла ей чашку «капуччино» и черничный пирог. Как все полнеющие женщины, она обожала сладкое и, несмотря на то, что весь день проводила при еде, не отказалась от угощения.
— Ты ведь всегда была хорошая девочка, — сказала она, отламывая кусочек пирога, — когда они про тебя начали худое говорить, я ни одному слову не поверила! Этого просто не может быть, чтобы ты Даше навредила! — Амалия опустила глаза. — Про кого угодно поверю, только не про тебя! Виктория, она ведь такая грубая женщина, всякой напраслины может наплести! Мне ли не знать!
— Амалия Карловна, — спросила я, дождавшись паузы, — а что, у вас новая горничная? С вами которая вышла? Женя уволилась?
— Ох! — Амалия расширила глаза и округлила рот, как поющая лягушка. — Тоже ведь скандал! Она не то что уволилась, а просто ушла себе, и все! Даже расчета не взяла и слова хозяевам не сказала! Виктория еще больше от этого взбеленилась, чуть сервиз английский в сердцах не переколотила! «Как же, — говорит, — я без прислуги буду? Да мне бы только эта Женька попалась…» Сперва она, конечно, думала, что та что-нибудь украла, потому и сбежала, но вроде ничего у нее не пропало…
— А когда Женя ушла? — поинтересовалась я на всякий случай.
— Да вот как раз когда у хозяев скандал был, — Амалия потупилась, — ну когда они на тебя ругались… в тот день она и пропала. С утра-то была, завтрак подавала, на звонки ходила, а потом — как корова языком слизнула. Ее зовут-зовут, а она не откликается. Квартира-то, сама знаешь, большая, пока всюду посмотрели — тоже время прошло…
— Вот как! — задумчиво проговорила я. — Значит, после скандала Женю уже никто не видел?