Блондин на коротком поводке
Шрифт:
Возле указателя на деревню Верево на обочине шоссе сидели три старухи и торговали прошлогодней картошкой и молоком в пластиковых бутылках. Шурик взял у них ведро картошки и два литра молока, из чего я сделала вывод, что он собирается держать меня в этой деревне достаточно долго. Еще он налил большую канистру питьевой воды из колонки и спрятал ее в багажник. Пока он ходил, я обтерла лицо и шею водой, в которую превратился лед, и выбросила пакет в окно.
Мы свернули с шоссе. К Вереву вела вполне приличная асфальтовая дорога. Но, как выяснилось, нам нужно было дальше. Проехав деревню, машина свернула влево и затряслась по раздолбанному проселку. Ухабы больно отдавались в моем многострадальном
— Медвежий угол какой-то! — не выдержала я. — Куда ты меня везешь?
Шурик ничего не ответил, только посмотрел выразительно — мол, сиди, дорогая, и не чирикай, кому ты еще нужна со своим разбитым носом. Я только вздохнула.
Ехали по проселку мы недолго, не больше километра. На берегу речки притулилось несколько старых деревенских домиков. Народу вокруг не было ни души, только из одного двора послышался собачий лай. Шурик подъехал к самому крайнему дому, вышел из машины и с трудом открыл покосившиеся ворота. Потом загнал «жигуль» во двор и запер ворота на щеколду. Я выползла на белый свет и огляделась.
Никто не вышел нас встречать, что и неудивительно, потому что на дверях дома висел большой амбарный замок.
— Это тетки моей дом, — сказал Шурик в ответ на мой вопросительный взгляд, — а раньше он подруги ее был, она прошлой осенью умерла. Тетка сама только в июле, может, приедет, сейчас она в санатории. Так что мы никому не помешаем.
Он пошарил под крыльцом и достал ключ. Внутри было чисто, пахло чуть затхло, но не противно — жильем и уютом. Домик был маленький — кухня с плитой и старинным буфетом и еще комната. Я разулась на пороге и прошла в комнату. Деревянный некрашеный пол приятно холодил босые ступни. Помещение было приличных размеров. Там помещался двустворчатый платяной шкаф, глядя на который я вспомнила забытое слово «шифоньер», стол у окна, диван с валиками и еще кровать за ситцевой занавеской в крупных когда-то красных маках. Еще висело зеркало в простенке между шкафом и диваном. Я внимательно изучила свое лицо и осталась им очень недовольна. Опухоль с носа немного спала, вероятно, помог лед, но сам нос теперь был красным, глаза заплыли, выражение глаз — какое-то затравленное, как будто на мне лежала печать вины. Глядя на меня такую, каждый заподозрит, что я нечиста на руку.
— Есть хочешь? — спросил Шурик из кухни. Оказывается, он уже успел сполоснуть старый эмалированный чайник и поставить его на допотопную плитку. В доме, как ни странно, было электричество.
Я пощупала верхнюю челюсть, вроде бы зубы целы, нос даже мог дышать, тогда я вспомнила, что утром успела только выпить чашку черного кофе без сахара, и ощутила зверский голод. Шурик развернул большой пакет с едой, и я порадовалась, потому что уловила манящий запах.
Оказывается, Шурик столько успел накупить! Два свежих батона, вакуумные упаковки с ветчиной и сыром, масло, банку маринованных огурчиков, три пачки печенья и даже мои любимые конфеты — сливочные тянучки.
Чайник на плитке закипал очень долго, и мы успели выпить по большой кружке молока и съесть полторы пачки печенья. Я все порывалась задать Шурику кое-какие вопросы, но он переводил разговор на другое, рассказывал, как в детстве приезжал сюда с теткой и речка была не как сейчас — не речка, а ручеек какой-то. Она тогда была широкая и глубокая — им, мальчишкам, в одном месте даже по горло… Потом речка засорилась и обмелела, и теперь в ней не то что купаться, а белье-то с трудом можно полоскать…
Потом мы пили чай и ели бутерброды с ветчиной и маринованными огурцами. Когда я оторвалась от стола, то еле доплелась до дивана, чувствуя, что глаза слипаются и мне уже все равно, что будет…
Шурик растолкал меня довольно бесцеремонно
— Хватит спать! — недовольно сказал он. — Ты что — собираешься всю жизнь тут просидеть?
Я подумала вдруг, что провожу здесь время очень неплохо. Погода отличная, в доме тихо и спокойно, а самое главное — за мной ухаживают, подают еду и проявляют всяческое внимание. С детства никто так со мной не возился, родители были вечно заняты своими распрями. Оказывается, это хорошо, когда кто-то о тебе заботится! Впрочем, тут же одернула я себя, нужно еще выяснить, с чего это Шурик такой добрый. Раньше за ним такого не замечалось…
— Рассказывай! — приказал он. — Рассказывай все! Что там у тебя стряслось и кто тебя так отделал?
— Не знаю, с чего начать, — засмущалась я.
— Давай с самого начала, — посоветовал Шурик помягче.
Я задумалась. Легко сказать — с самого начала. С того времени, когда Дашка чуть не въехала в меня на своих санках? С того времени, когда ее дед Илья Андреевич поил меня чаем и давал читать книги из своей библиотеки?
Я поглядела на Шурика и снова заметила в его глазах то самое непонятное выражение. Тогда я откашлялась и рассказала ему все, ничего не утаивая. Про красавчика Стаса, про то, что Дашка взяла с меня слово быть свидетельницей на ее свадьбе, про то, как пришлось всюду ходить с ними и даже зайти в дом к Руденко из-за учебника по английской грамматике, будь она трижды неладна. Про утренний визит Дашки, про смерть Филиппа, про таинственного полковника Захарова и, наконец, про ужасную сцену, которая разыгралась в доме Гусаровых не далее как сегодня утром.
Слушая Катерину, Шурик сжимал кулаки от злости. Она-то ничего не замечала, заново переживая свое унижение. Но он просто скрипел зубами — до того хотелось задать этой мерзавке Дашке приличную трепку. А уж ее отца, этого монстра, который осмелился поднять руку на Катю, он с удовольствием задушил бы собственными руками.
Только такие идиоты, как семейка Гусаровых, могли подумать, что Катя способна что-то украсть. И это люди, которые знали ее с детства! Впрочем, известно ведь, что каждый судит других по себе…
Он сам, разумеется, поверил бы Катерине сразу же. Раз она сказала, что ушла до того, как дом покинули Стас и Дашка, значит, так оно и есть. Катерина не могла ни соврать, ни перепутать.
Но в этот раз он точно знает, что Катя ни при чем, потому что он сам видел ее, выходящую из дома, видел, как она проскользнула мимо машины Филиппа и скрылась за углом. Он тогда поехал за ней, поэтому не знает, что произошло там дальше. Он, конечно, мог бы стать свидетелем, но, во-первых, они ни за что ему не поверят, а во-вторых, он никогда не сможет признаться Кате, что следил за ней.
После Светкиных рассказов он впал в совершенную панику. Ему казалось, что Катя уходит от него навсегда. То есть она никогда и не была с ним, но все же оставался малюсенький шанс, что когда-нибудь ему удастся заставить ее взглянуть на себя иными глазами. Теперь этот шанс приближался к нулю.
Ему захотелось посмотреть на того богатенького хмыря Филиппа и узнать, что же Катерина в нем нашла.
И он мотался за ними на своем «жигуленке», когда удавалось догнать их шикарные иномарки. В тот вечер, когда она вернулась домой одна, он почувствовал самую настоящую радость, от которой стал противен самому себе. Он не спал ночь, а наутро решил ехать к Кате и наконец объясниться с ней откровенно. Пускай она узнает все и сама скажет, что не желает его больше видеть. Ему, в конце концов, все надоело!