Блондинка с загорелыми ногами (Скажи утке "нет"!)
Шрифт:
Потеряв к визирю интерес, Бастурхан повернулся к Борису-Батыру.
– Будем биться, – буркнул тот. – Я тут, – он постучал себя пальцем по темечку, – кое-что вспоминать начал. Этот Подпутин сказал, что на отдых меня отправит, а сам в морозилку запер. И рулить тут уселся. А я на четвертый срок хочу. Народ меня любит... – Борис-Батыр насупился и засопел. – Своими руками задушу гада. Дайте мне только до него добраться, я ему…
– Так вот он я! – Метрах в трех от Бориса-Батыра из пола выскочил Подпутин и выстрелил в него из помпового ружья. Пуля еще летела, а президент
– Воины! – закричал Бастурхан, догадавшись, что весь пол в этом зале состоит из подвижных люков, выезжающих платформ и прочей хитрой механики. – Усилить бдительность! Каждый сектор разбить на более мелкие сектора! Каждый отвечает за свой метр! Стрелять на каждое движение!
Не успел он договорить, как паркет разверзся сразу в добром десятке мест и из пола выскочили сразу десять президентов Подпутиных. Одновременно еще с десяток посыпались на веревках из открывшихся под потолком люков.
Монголы открыли ураганный огонь и около минуты продолжалась такая канонада, что у многих не выдержали барабанные перепонки – из ушей несчастных полилась кровь.
– Прекратить! – выкрикнул Повелитель, опять с запозданием обнаружив, что его опять обманули – президенты оказались резиновыми манекенами. Принимая на себя огневую мощь монгольского войска, они только упруго покачивались, словно насмехаясь над доверчивыми степными воинами. Все равно не услышанный выкрик запоздал – подчиненные уже сами догадались, что к чему, и огонь стих так же резко, как и начался. Зал опять заполнился густым пороховым дымом и Бастурхан уже начал подумывать отдать приказ надеть противогазы, как вдруг раздался мерный гул мощных электрических машин – заработали вытяжные вентиляторы.
– Мы блюдем букву киотского протокола, – пояснил голос из динамиков. – Зачем создавать в кремлевском зале парниковый эффект, верно?
– Ты трус, – в гневе закричал Бастурхан. – Подпутин, покажись, докажи, что ты настоящий воин!
– Может, не надо… – проблеял олигарх. – Бастурхан Бастурханович, у меня нехорошие предчувствия. Может, нам лучше сдаться, а то, не дай бог… – Повелитель метнул в него такой взгляд, что испуганно жавшийся к нему Подберезовский теперь попятился. – Я вас предупреждал, Бастурхан Бастурханович... – пробормотал он, с ужасом глядя, как в центре зала открывается огромный люк, из которого медленно выплывает что-то огромное, бесформенное, – видит бог, я предупреждал, а вы… – В следующий миг он пронзительно закричал: бесформенное оказалось чьей-то огромной, покрытой редким пухом головой.
Теперь не выдержали даже бывалые, прошедшие огонь и воду монголы. Раздались крики ужаса и суровые воины, забыв приказ Повелителя о секторах, сбились в огромную, смертельно перепуганную кучу ребятишек.
– Мой Повелитель, что это! – прошептал обычно невозмутимый Умагул, словно тот мог ему ответить.
Бастурхан и сам почувствовал предательскую дрожь в коленях, наверное, впервые за весь свой победоносный российский поход. Так же впервые он вдруг подумал, что поход этот был, возможно, его крупной – и хорошо, если не последней – ошибкой.
Полуметрового диаметра, лишенная шеи голова, покоящаяся прямо на покатых плечах, уже поднялась на уровень человеческого роста, а тело неизвестного исполина не показалось и наполовину. Вот наконец выехал огромный розовый живот, а тварь все поднималась и поднималась, словно ее туша была бесконечной. Бастурхан облизнул пересохшие губы, осмотрелся и обнаружил, что многие из его воинов закрыли лица руками, а некоторые даже стоят на коленях. Это вывело его из столбняка.
– Встать! – властно прогрохотал он и забывшие о своем оружии монголы начали выходить из состояния транса.
– Это гомункул! – с облегчением прошептал вновь притиснувшийся к нему Подберезовский. – Бастурхан Бастурханович, это всего лишь гомункул! Это я его вырастил! Он не умеет драться, он умеет только жрать! Он не опасен, он всего лишь прожорливая безмозглая тварь!
– Это всего лишь гомункул! – выкрикнул Повелитель, словно это что-то объясняло или хотя бы было понятно ему самому. – Он умеет только жрать! Воины, собраться!
Чудовище наконец показалось полностью. Метра три в высоту, оно сидело на сваренном из стальных уголков стуле и беззвучно открывало рот. Его выпученные глаза пялились на монголов с пьяной бессмысленностью.
– Огонь!
На гомункула обрушился град резиновых пуль, которые врезались в розовую кожу и, увязнув на мгновение в рыхлой туше, словно нехотя отлипали и падали на пол. В чудовище попало не менее тысячи зарядов, но не было видно, чтобы они причинили ему хоть какой-то вред. Кажется, чудовище вообще не почувствовало, что атаковано. Оно по-прежнему бессмысленно пучило глаза и шлепало губами, по которым стекала слюна. С десяток осмелевших монголов подскочили к гомункулу и выстрелили в него в упор. Опять не последовало никакой реакции и тогда два воина принялись карабкаться на расплывающуюся жиром тушу, как альпинисты на Эверест.
– Назад! – закричал Бастурхан, у которого опять появилось дурное предчувствие – неспроста появилась здесь эта инертная туша, ох, неспроста. В коварстве русского хана он уже успел убедиться.
Увлеченные воины не услышали его призыва, они карабкались вверх, на плечи покрытой чем-то липким мясной массы, соскальзывали вниз, опять принимались карабкаться. Внезапно Бастурхан почувствовал, что пол под его ногами словно ожил. Стоять стало трудно, его тело накренилось. Теряя равновесие, он взмахнул руками и едва смог удержаться на ногах.
– Воины! – запоздало сообразив, что происходит, опять закричал он, но докончить не успел. Паркет вздыбился, не успевшие среагировать монголы попадали, покатились, как кегли, по гладкой поверхности паркета, скребя по нему руками в тщетных попытках уцепиться за что-нибудь, образовалась куча-мала из тел сотен и сотен воинов, а угол наклона паркета уже принял опасное значение. – Воины…
– Бастурхан Бастурханович, да что же это… – Подберезовский, забыв о субординации, вцепился в его плечо, а рядом грозно зарычал напружинивший мощные ноги Борис-Батыр.