Блуд на крови
Шрифт:
Минут через пять явился Винклер – высокий, прямой, с офицерскими погонами, говоривший быстро и отрывисто:
– Кто такой? Что произошло?
– Я крестьянин деревни Рядново Матвей Фролов. Мы нынче домой возвращались. При барыне большие деньги были. Выехали позже, чем следовало.
– Почему так?
– Барыня приказала. Хорошо луна дорогу освещала, прямо в лоб смотрела. Когда после лощины лес начался, барыня говорит: «Матвей, поезжай шагом! Красота вокруг, дескать, изумительная. В воздухе благорастворение…» Я придержал лошадей. И сам вскоре задремал
Пристав хитро щурил глаза и вдруг рявкнул:
– Руки подыми, собака! Выше… Почему у тебя на правой руке и рукаве кровь? Куда, негодяй, труп спрятал?
– Ка-кой труп? – Лицо Матвея выразило крайнее удивление. – Ведь сам к вам приехал…
– Это хорошо, что с повинной пришел. Но суд учтет это, если все честно, без утайки расскажешь: чем убивал? Сколько украл? Куда деньги спрятал? Были ведь сообщники. Где они? Говори, если не хочешь, чтобы ребра тебе пересчитал! Молчишь? Тем хуже для тебя!
Загадка
Утром начались поиски. Легко обнаружили место, где выволакивали Наталью Дмитриевну из кибитки. Здесь снег в лощинке был густо залит кровью. По следам крови нашли и труп: раздетая почти догола женщина валялась на дне ближайшего оврага. Горло ее было зверски перерезано и едва ли не напрочь была отхвачена голова. Исчезли пять тысяч рублей и многочисленные драгоценности, украшавшие Наталью.
Винклер самолично поехал делать обыск в доме Матвея. И здесь блеснул истинно собачьим чутьем. Едва войдя в хату, обратил внимание на старую поддевку, висевшую на гвозде. Запустил руку в карман и ахнул от восторга:
– Вот оно, доказательство преступления!
В руке у Винклера сияла множеством бриллиантов золотая брошь. Федул Парамонович признал ее:
– Покойной барыни вещица! Когда уезжала, на ей надета была.
Матвей появление броши в своем доме объяснить не умел:
– Невероятно, ума не приложу, откуда в поддевку попала…
– Ах, бедненький! – Винклер едва не прыснул от смеха. – «Ничего не знаю, ничего не видел!» Да я такую песенку от каждого бандюги уже лет двадцать слушаю. – И вдруг он опять изобразил зверское лицо: – На дыбу вздерну! Запорю! – И ударом кулака расквасил Матвею нос. – Обыскать! И в кутузку.
Началось следствие. Оно напоминало те разбирательства, которые стали нормой после октября 1917 года: истина совершенно не интересовала слуг Фемиды, требовалось во что бы то ни стало послать на каторгу того, кто попался в руки палачей в кителях.
Оковы тяжкие
Суд был скорым. Председательствующий Берг, у которого накануне обострилась старая язвенная болезнь, ждавший со дня на день указа о выходе на пенсион по выслуге лет и гордившийся своей строгой справедливостью, отправивший за четверть века на каторгу не менее сотни несчастных людей, со скукой и ради протокольной необходимости задавал вопросы:
– Ты, Фролов, продолжаешь утверждать, что барыня приказала ехать шагом?
– Так точно. – Матвей с надеждой посмотрел на старого лысого человека в форменном мундире, надеясь, что уж он-то разберется в этой жуткой истории и отпустит его домой.
– Но ведь это глупо. Женщина за день устала, хочет скорее попасть под крышу родного крова, везет громадные деньги. Она, припомни, сказала другое: «Давай, мол, поезжай быстрее! Кругом леса, опасность великая». Так ведь? – Судья испытующе глядел на Матвея.
– Никак нет, барыня сказала: «Поезжай шагом, ночь уж очень хороша!»
– Ага, значит, хочет любоваться звездами, а сама вдруг засыпает!
Судья скривил рот в саркастической улыбке, пытаясь скрыть вдруг поразившую желудок резь. Он поманил пальцем сторожа, любопытства ради сидевшего в первом ряду, и шепнул ему: «Принеси-ка мне из моего шкафчика соды, в белом пакетике. И воду в графин налей!»
– Ну-с, – судья вновь повернул голову к подсудимому, – барыня, говоришь, заснула. Пусть спит, ее дело хозяйское. А как же ты, Фролов, мог дрыхнуть на козлах? Статочное ли дело? А если лошади понесут?
– Не понесут.
– Конечно, что им нести, когда ты лошадок остановил, барыню зарезал и в овраг сбросил!
– Говорю вам, я не убивал! – нервически выкрикнул, едва не расплакавшись, Матвей.
– Не ты, так твои сообщники. Иначе как могла брошь барыни попасть к тебе в дом? – Резь в желудке опять сильно обострилась. Судья не удержался, застонал, но тут же выправился и даже пошутил: – У броши, кажется, ножки не выросли, она сама не могла прибежать, и руки твои были перемазаны кровью…
Матвей, мявший в руках шапку, с отчаянием проговорил:
– Зачем вы меня путаете? Как же я мог убить Наталью Дмитриевну, когда она моя благодетельница? Ведь она не только мне тройку лошадей отказала, которыми Винклер все меня срамил, дескать, какой я бессовестный, за добро черной неблагодарностью отплатил. Барыня составила духовную запись, по которой завещала мне в случае ее смерти большой земельный надел – как раз у нашего лужка. Да еще десять тысяч рублей, да освобождение от крепости. Она об том сама мне сказала.
Судья, изощрившийся в умении ставить подсудимым ловушки, от этого неожиданного откровения прямо-таки остолбенел, а затем, забыв про боль в желудке, радостно потер ладони:
– Ну вот, наконец-то! Что же ты, Фролов, раньше молчал?
Матвей расплылся в счастливой улыбке. Он решил: «Слава тебе, Господи! Как ни будь резва ложь, а от правды все равно не уйдет. Дошло до судильщика, что я невиновный…»
– А я думал, что вы знаете, – благодушно, продолжая улыбаться, сказал Матвей. Он хотел было выйти из-за деревянной перегородки, посчитав, что уже может быть свободным, коли правда прояснилась. Но солдат штыком перегородил ему дорогу: «Стоять!»