Блуда и МУДО
Шрифт:
Щёкин молча указал упырям на дорогу под гору.
Моржов в бинокль наблюдал, как Щёкин идёт по дороге в Троельгу, а упыри семенят следом.
– Сонечка… – Моржов повернулся к Соне и слегка сбился с мысли: вместо Сони уже сидел мерцоид.
Моржов вздохнул. Всё продолжалось.
– До последней электрички остаётся два часа, – сказал он мерцоиду. – Я тебя прошу: посиди со мной, а?
– Ну… как бы… как хотите…
Моржов усмехнулся сбывшемуся ожиданию. Мерцоиды не отказывают.
Он спрыгнул со шпал и ушёл за штабель справить нужду. Соня ждала. Возвращаясь, Моржов смотрел на неё, сидевшую на фоне облаков, просторов и окоёмов. Ракурс был непривычен для города Ковязина, и Моржов не понял: то ли Сонечкин мерцоид стал прозрачен, будто обычный призрак, то ли абрис света вокруг тучи, ослепляя, как-то уж очень извилисто сплёлся с очертанием Сонечкиного плеча и опущенной головы.
Моржов залез обратно на шпалы и стал смотреть на Сонечку. Её мерцоид с одного края словно подмыло и оплавило – приготовило для слияния. Моржов не стал эстетствовать, а просто придвинулся и приобнял Сонечку, присоединяя мерцоида к себе с разогретой, подтаявшей и обмякшей стороны. Бок у Моржова и вправду потеплел: Сонечка послушно чуть изогнулась под Моржова. Сонечкина податливость тоже была из разряда явлений ДП(ПНН), а потому настраивала не на стеснительную нежность, а уже на интимную ласку. Моржов механически перекинул толстую и пушистую носу Сонечки ей на грудь и поухватистее взял Сонечку за талию левой рукой. Правая рука в это время вставляла в рот сигарету и подносила зажигалку.
Моржов курил, и курение было неуловимо созвучно стилистике железной дороги с её облаками, дымами и паровозами. Моржов искоса поглядывал на Сонечку, которая молчала покорно и без напряжения. Моржов думал, что Сонечка хоть и русопятая от вздёрнутого носика до босоножек, а всё равно настоящая татарская жена. Ей бы в самый раз сидеть в кибитке, что катится по степям за Ордой, и ждать мужа, который на коне покоряет вселенную.
Неудивительно, что Соня так понравилась Щёкину. В Сонечке очень доступным было то, что больше всего ценил Щёкин – да и сам Моржов тоже. Отчего Щёкина тянуло на блуд? Щёкин ведь был женат. Мало того, усмехнулся про себя Моржов, Сонечка внешне очень походила на щёкинскую Светку. Почто же Щёкину менять шило на мыло? Щёкин пояснял: скучно. Врал, понятно. Моржов знал: с любовницей вскоре становится так же скучно, как и с женой. Интерес к любовнице сохранялся дольше, если были какие-то трудности: скажем, нужно было гаситься от жены, или любовница уезжала в Москву на годичные курсы менеджмента, или муж любовницы нанимал киллера. А в остальном – то же самое. Зачем же тогда нужна эта гонка за женщиной, зачем заводить новых и новых, если нет любви? Если и так в доме всё нормально, а под боком обмятая, как перина, уютная супруга? Моржов знал ответ: потому что привычное лишено вкуса победы.
В супружестве этот вкус не вернуть никакими выдумками сексологов. В общем, Моржов считал, что все эти сексологи и психоаналитики и нужны-то лишь потому, что их обману поддаться куда легче, чем обманывать себя своими силами. А вкус победы в супружестве можно продлить или покорностью жены, или её строптивостью, если ты по натуре насильник. Но к свидетельству о браке вкус победы не приклеить ни на какой скотч. А подсаживаться на этот вкус можно так же крепко, как наркоману – на героин, поп-звезде – на вой стадиона, а репортёру – на телекамеру. Вот он, Моржов, подсел – и давно. Точнее, с самого начала. Так уж вышло.
Чтобы Сонечка не подумала, что он про неё забыл, Моржов легонько погладил ладонью Сонечку по груди. Как и должно женщине допотопных кочевий, на Сонечке не было лифчика. Моржов ощутил ладонью твёрдый сосок, как пресловутая принцесса – свою горошину. Моржов посмотрел на Сонечку – Сонечка смущённо смотрела на свои голые коленки. Моржов ещё раз – отчётливее – обвёл ладонью увесистую Сонечкину грудь, ожидая, что Сонечка хотя бы повернётся, чтобы поцеловаться. Сонечка ещё ниже наклонила голову. Что-то было не то, какая-то неувязка… Розка бы на месте Сонечки давно среагировала и подставила губы…
Блин! Проклятые мерцоиды! Они у всех девок почти одинаковы! Это же с Розкой, а не с Соней Моржов уже сидел на крылечке и обнимался! Взять девушку за грудь – это следующий шаг после объятий на крылечке. С Соней-то у Моржова крылечка не было!… Получается, что из-за мерцоидов Моржов с Соней как-то перепрыгнул через ступеньку. А-а, плевать. Соня переживёт. Моржов в третий раз, уже по-хозяйски, погладил её по груди, понимая, что теперь всё-таки возьмёт Соню сам и не уступит Щёкину первенства.
Моржов почитал Щёкина как лучшего друга, замечательного человека и почти гения, хотя гениальность Щёкина пока, в общем-то, ни в чём не воплотилась. Для Щёкина ему ничего не было жалко. Женщин тоже не было жалко, и даже право первой ночи. Но с Сонечкой Щёкин всё равно будет только вторым.
Моржов не верил, что Сонечка дастся Щёкину. Она же дура: бредовых щёкинских ухаживаний она не поймёт, а когда Щёкин полезет на неё – испугается и убежит. Сонечку можно было только подложить под Щёкина; по-другому – никак. Но подложить её Моржов мог только из-под себя. Чтобы распоряжаться Сонечкой, он должен был ощутить её своею. Такое ощущение от девушки Моржов приобретал, лишь побывав взаимно без трусов. Да и Сонечка не послушается Моржова, если отвертится от его постельки.
Кстати, и эстетически Сонечка Щёкину сейчас не полагалась. Разве Щёкин её заслужил? Он же ничего не делает – он лишь умножает смыслы. Кто есть Щёкин? Щёкин – звездочёт. А звездочёты не насилуют полонянок на дымящихся развалинах взятых штурмом городов. К звездочётам жён приводят уже объезженными.
Но будет ли тогда у Щёкина от Сонечки вкус победы? Моржов считал, что будет. У него самого вкус победы был от любой сергачёвской шлюшки, хотя он, если смотреть правде в глаза, не лишал шлюшек девственности. Но ведь вкус дефлорации – это всего лишь один из оттенков умопомрачительного вкуса победы. Не все уж флаги сразу в гости-то. Да и Соня – не шлюшка из тонированной «Волги» Сергача. Щёкин чересчур щепетилен для города Ковязина. Он, например, ни разу не согласился сходить с Моржовым в сауну, сколько Моржов его ни звал. Ладно. На неуместную щёкинскую щепетильность Моржов всегда ответит успокоительной ложью. Звездочёту ни к чему знать, как Орда штурмует города.
А Соня, похоже, соглашается. Удивительная девушка Соня Опёнкина: Моржов сидит, курит, думает и даже грудь её забыл поглаживать, а Соня Опёнкина и не шелохнётся, ждёт. И удовлетворённость Сонечкиным ожиданием, тихим и безропотным, – тоже вкус победы. Щёкин будет счастлив – сто пудов.
Счастье – оборотная сторона одиночества. Но почему-то укоренилось мнение, что одиночество как раз и преодолевается блудом. Это даже как-то возвышало блуд, потому что вместо похабного веселья подразумевало некую трагедию. Моржова такие слова всегда изумляли. Интересно, блуд хоть кого-нибудь хоть когда-нибудь спас от одиночества? Да ни хрена не спас. Словно бы, скажем, тонешь, и, чтобы не утонуть, ты стал изо всех сил мочиться в океан. Не поможет: всё равно кердык.
Одиночество порождено KB – Кризисом Вербальности, и суть одиночества – в невозможности трансляции ценностей словом. При чём здесь блуд? Блудом, что ли, ценности транслировать? Одиночество одиночеством, а блуд блудом. Блуд – это тоска по победе. Отрицая одиночество как причину блуда, Моржов выводил свои умопостроения за предел общепринятой парадигмы. Но и пёс с ней, с парадигмой, если она породила такую хрень, как порядки города Ковязин, в котором никто не может обрести вкус победы иначе, чем через блуд.