Блудное художество
Шрифт:
– И что, к тетке Марье привел?
– Нет, ваша милость!
– закричала женщина.
– Их ко мне днем уж привели! Ночью не приводили!
– Молчи, дура, не то вниз отправлю. А ты говори, Епишка.
И парнишка рассказал, как их привели на некий двор, как они там прожили несколько дней, три или даже четыре - тут он путался, как их там щами с бараниной кормили и сладкую молочную кашу на закуску давали. Потом же пришел человек, ростом не так чтоб высок, темнолиц, худощав, прямо пономарь Кондрат, только бритый, говорил с мамкой и дал ей надеть армяк. Сказал - к бате придется идти тайно, надобно ей переодеться и волосы спрятать. И она с ним ушла, а детей другой дядька к тетке Марье повел.
– Другой - это уж третий?
– уточнил Архаров.
– Нет, ваша милость…
Оказалось, что к Марье Легобытовой Епишку с сестрицей отвел тот самый человек, что случайно набрел на них ночью в хибарке у китайгородской стены. Но сделал это ночью, так что Епишка и тут не разглядел его толком.
– Слышала, Марья?
– строго спросил Архаров.
– Молчи, не вопи, я говорить буду. Это твой знакомец, из мазуриков или из шуров. Там, в домишке, у них был шуровской или мазовской тайный хаз. И баба с детишками случайно на него набрела. А теперь говори - как приятеля твоего звать. И каков он лицом, статью, повадкой. Все говори! А ты, честный отче, слушай, и коли признаешь - тут же мне знак дай.
До сих пор все шло более или менее вразумительно.
Архаров знал, сколь тяжко сличать приметы по записанным показаниям: кто ни подвернись - у всех рост средний, лицо обыкновенное. Особая удача, когда Бог пошлет одноногого или одноглазого преступника - это всякий свидетель заметит. Бывало, про одного и того же человека первый свидетель скажет, что был в коричневом кафтане, второй - в синем, третий - в черном. Потому-то обер-полицмейстер и решился свести всех свидетелей в одной комнате.
Будь он сам свидетелем в таком деле - спокойно и деловито отвечал бы на вопросы, старательно помогая розыску.
Но они устроили такой базар, что хоть святых вон выноси. Епишка - тот перепугался и молчал, а перепуганная Марья принялась громогласно врать, что никто-де к ней не приходил, детей не приводил, а старенький инок тонким и дребезжащим голосишкой описывал почему-то, как архаровцы вломились год назад в Сретенскую обитель да всех насмерть перепугали. Говорили эти двое одновременно, не слушая ни друг дружку, ни Архарова. Наконец он разозлился и всех выставил из кабинета.
Душа его была слишком мала, чтобы вместить огромное нетерпение. Он собрал уже в кулаке множество разнообразных ниточек, оставалось связать их в узелки и получить хоть редкую, с прорехами, но уже дающую представление об узорах своих ткань.
Первое, что он собирался сделать - доказать самому себе невиновность Демки Костемарова. А потом - в погоню, в погоню! Можно же рассчитать, какой завиток узора должен заполнять прорехи!
Архаров лишь казался непоколебимо спокойным. Смешно было бы, кабы осанистый обер-полицмейстер, достигший той степени дородства, которая, на его взгляд, должна соответствовать чину, вдруг принялся метаться и восклицать, как щеголиха, которой парикмахер щипцами ухо прижег. Беспокойство было внутренним и постоянным, хотя иногда сидело в нем, затаившись и не подавая голоса. Когда же тревога пробуждалась - Архаров умел внешне никому ее не показать. Вот и сейчас - он собрал кучу сведений, половина из этой кучи была совершенно непостижима рассудком, и он был этим сильно раздражен, как будто в нескладице этой были львиная доля его вины. А со стороны поглядеть - крупный дородный господин, взмокший изрядно, с повисшими от жары буклями, в распахнутой на груди рубахе, стоял посреди кабинета неподвижно, как статуя, глядел в пол и молчал.
И когда он вышел, направился к узкой лестнице, спустился в прохладный верхний подвал и вздохнул с облегчением, тоже никто бы не догадался, что делается в обер-полицмейстерской голове.
– Карл Иванович, вели всем говорить, что по делу-де отъехал, - приказал Архаров и вошел в каморку с топчаном, застланным синим армейским суконцем. Там он растянулся и замер, дыша полной грудью. Следовало, избавившись от дурманящей жары, обдумать все подробно, свести концы с концами, но он уже не мог, не получалось, и вместо двух мазуриков, о которых он знал доподлинно, явилось целое их стадо - все худые, темноволосые, остроносые, и все, как один - французы… включая подлого Семена Елизарова и белобрысого Демку…
Кто же стоял за этой армией, совершавшей неожиданные отступления и наступления?
Тот человек непременно должен был знать подробности разгрома шулерского притона в Кожевниках. Он должен был понимать, что при имени «де Берни» полиция всполошится. Всей Москве известно, что у обер-полицмейстера имеются осведомители среди простого народа, и о французе, назвавшемся именем де Берни, довольно скоро станет известно…
Неужто это был сам де Берни?
Толковал же бедняга Дюбуа о некоем провансальце…
А Федька, кстати, особо напирал на нерусскую внешность мномого полицейского, что ударил ножом Абросимова. Он или не он?
А опрошенная прислуга притона вообще мало что знала о кавалере де Берни. Даже возникало подозрение, что лишь его имя слышала, но в лицо не видела. Может статься, злодей бывал в Москве наездами и по каким-то хитрым причинам останавливался не в Кожевниках, но приезжал гостем. Вот кабы Волконский дозволил круто разобраться с пресловутыми отпрысками знатных родов! Так ведь не позволил же - и дело о шулерах по-настоящему не завершилось, был отважный штурм притона, было спасение Вареньки Пуховой - но до конца все довести не удалось.
И какого черта беглый шулер заваривает теперь сию малопонятную кашу? А коли тут замешались французские шпионы - для чего им делить на части треклятый сервиз? (О шпионской деятельности у Архарова было весьма туманное представление).
Много, много было ниточек - вот сесть бы со Шварцем, с Клаварошем, с Левушкой, который тоже отличился при штурме притона, свести все вместе неторопливо… потому что в одиночестве архаровские мысли торопились и скакали, как блохи. Опять же, методичный Шварц мог рисовать на бумаге аккуратные кружки, соединять их линиями, то бишь - кто с кем во всей этой суете вокруг сервиза связан.
Архаров устал думать. Он и так в последние дни слишком много думал, сопоставлял, противопоставлял. Попросту говоря, кулаки у него чесались…
В дощатую дверь постучали. Архаров подскочил - вот сейчас явится нечто, позволяющее распутать клубок!
– К вашей милости с ботвиньей, - сказал Филя-Чкарь.
– Какая, к черту, ботвинья?!
Вошел Никодимка с корзиной.
– Так негоже ж, чтобы их благородия Николаи Петровичи в такую жарищу без холодненького службу исполняли! Ботвинья с крапивкой растертой, с лучком-перышком крошеным, с крутыми яичками, со свеколкой, на кваску ледяном! Нарочно извозчику лишнюю копейку дал, чтобы поскорее домчал, чтобы не согрелось! А к ней, ваши милости, семужка под лимоном, огурчики скоросольные! Извольте употреблять!