Блуждающий костер
Шрифт:
– Какие уж там сердца. Суки они, и все тут, – резюмировала из шатра Катя. Она не была сторонницей громких фраз.
– Скорей бы с вами на Кавказ! – заискивающе напомнила Женя; она боялась, как бы Катя не забыла о своем обещании.
Катя промычала что-то неразборчивое: она с трудом пыталась поставить шест вертикально. Яна полезла помогать ей. А Женя, чья помощь не требовалась, засмотрелась на край хребта, возвышавшийся вдали над лесом. Небо над ним было чуть-чуть светлей, и он вырисовывался на ее фоне темной громадой. Казалось, это он был источником холода и ночи, которые стискивали ее уставшее тело. Но вместе с тем он был удивительно красив. Далекие снежные заносы в складках скал еще хранили остатки розово-оранжевых отсветов, хоть и непонятно было, откуда они освещались. Жене снова захотелось представить Кавказ. Силой воображения она зажгла над хребтом жаркое солнце, расстелила у его подножия луга с изумрудной травой, рассыпала разноцветные цветы, пустила журчать ручей с кристально-прозрачной водой. И снова по тропинке зашагала группа ее мечты – красивые девушки, сильные и добрые парни. И снова один – черноволосый и кареглазый – прямо на ходу оглянулся и улыбнулся ей. Сразу стало теплей вокруг, и не так уже болели замерзшие ноги в ботинках и пальцы в рукавицах.
Раздался скрип материи вперемешку со стоном – это девушки подняли-таки фикус. Крыша шатра медленно потянулась кверху и застыла острым конусом, как волшебный горный пик. Удача окрылила бедных «шатровых»: они засуетились, заползали, шумно задышали. Вскоре пол шатра был кое-как покрыт заиндевевшим капроном (чтобы распрямить замерзшие складки, Женя каталась по нему всем телом), а поверх улеглись коврики. На фикусе, в самом высоком месте шатра повис зажженный фонарик. В отличие от печки, он не грел, но девушкам сразу стало уютнее: это был залог будущего вечернего тепла, которое – они теперь знали – обязательно придет сюда. Пока Женя и Яна прикапывали стенки шатра снегом, Катя отправилась на «пилораму» и жалостно попросила парней собрать печку. Девушкам эту работу не доверяли, да они и сами вряд ли бы справились. На сей раз долго ждать не пришлось: Данила, молчаливый, как статуя, уселся в угол под отверстием для печной трубы и деловито забренчал металлическими деталями.
– Э-гм… Похоже, нам тут уже делать нечего, ты сам справишься… Может, мы тогда к костру пойдем? – робко спросила Катя.
Данила не отвечал – то ли не видел смысла в ответе (что часто за ним водилось), то ли действительно был увлечен работой (что тоже бывало часто). Переглянувшись, девчонки одна за другой поползли по пенкам к выходу. Но не успела Катя высунуть нос из выхода-трубы, как снаружи решительно заскрипел снег под чьими-то бахилами.
– Дрова принимайте, – сухо произнес голос Генки, и тотчас в разверстый вход со звонким ледяным стуком посыпались колотые поленья.
– Бл…ь… – глухо выдавила Катя, едва успев отшатнуться.
Дровопад мгновенно завалил вход. Несколько поленьев ударили по печке. Данила молча, не глядя, поднял их и швырнул в сторону, попав в девчонок.
– Катюш, ты чего это? – робко заметила Женя, имея в виду, что дамам не пристало нецензурно выражаться не при каких обстоятельствах; впрочем, в душе она понимала Катю.
– Да заколеба… Ладно, давай раскладывать, – смирилась Катя. Все равно выход на свободу, к желанному костру был перекрыт.
Женя ползком аккуратно обошла печника слева – она очень боялась ненароком задеть его и вызвать гнев – а Катя пристроилась справа, и принялась перекидывать подруге дрова. Женя, как могла быстро, складывала поленницу. Вроде бы ей стало легче, чем полчаса назад – поставленный шатер и почти готовая печка давали ощутимую надежду на счастье – но теперь на нее внезапно навалилась холодовая сонливость. Женя боролась с собой, чтобы не прилечь на коврик «всего только на минуточку». Яна, которая осталась без работы и бесцельно мерзла за спиной у Данилы, рискнула предложить самой развести огонь. Данила, как и следовало ожидать, ответил невозмутимым молчанием – не потому, что хотел оскорбить, а потому что был на сто процентов уверен, что сделает это лучше и быстрее, и не видел смысла в доказывании своих доводов. Но Яна, которая искала даже не занятия, а душевного тепла, конечно же, оскорбилась. Презрительно фыркнув, чтобы услышали подруги, она села в уголок, обняв руками колени. Тем временем в глубине печки забрезжил крошечный оранжевый огонек. Яна невольно уставилась на него. Он расширялся, расползался по кучке из щепок, сложенных умелым истопником. И вот уже огонь зашумел, теснясь в маленькой камере и просясь наружу.
– Слава Богу, – прошептала Женя одними губами, переглянувшись с Катей.
– Вы чё там, спите, что ли? – раздался скрипучий голос Димыча. – Кто дрова разбирать будет?
Никто не успел сообразить, что на это ответить, потому что снова зазвенели-застучали поленья, и в шатер ссыпалась очередная порция дров.
– Осторожно – печка работает, – только и сказал Данила.
– Народ! Через пять минут будут «миски-на-базу», готовьтесь! – послышался володин крик от костра.
Словосочетание «миски-на-базу» означало призыв сдавать посуду для раскладывания ужина. Но сейчас доступ к раздаче был усложнен завалом из дров. Кроме того, неразумно было есть около костра, в то время как в печке впустую переводилось топливо. Только это экономическое соображение руководило Данилой, когда он вступил в переговоры с Володей из своего дровяного плена. Соображения комфорта были ему, понятно, чужды. Однако девушки, затаив дыхание, ждали мудрого решения руководителя. Ужин в теплом (да, уже начинавшем согреваться!) шатре был сейчас вершиной их мечтаний. Напротив, вылезать из шатра на мороз лишь ради того, чтобы поесть, казалось несусветной, жестокой глупостью. И Бог над ними смилостивился.
– А нас тут забаррикадировали! – отозвался Данила. – Девчонки чё-то с поленницей тормозят. Может, чем мы к котлу, так лучше котел к нам? А то печка напрасно работает.
Женя впервые не обиделась и не посоветовала Даниле (про себя, конечно) оторвать свою попу от пенки и помочь им разобрать дрова. Более того, сейчас было исключительно важно, чтобы завал разбирался как можно медленнее, чтобы шатер успел как следует нагреться, а Данила не передумал со своей прекрасной идеей.
– Эх, вот ведь читеры! Тепло им подавай, видите ли, – шутливо ворчал Володя. Ему у костра было тепло, и менять положение, да еще и перетаскивать котлы, не хотелось. – Вот когда я молодой был, так наш руководитель, Иваныч, вообще запрещал в шатре есть. Даже завтракать на улицу выгонял. Мол, в походе мы или где? Должны быть у нас лишения или как? И ничего, никто не помер, хе-хе.
– А на х-хрена было печку раньше времени растапливать? – проскрипел Димыч, который всегда выступал за радикальное спартанство. – Вот б-будем укладываться – тогда и затопим.
– А может, вообще без печки? Зачем лишнюю тяжесть таскать? – шутливо отозвался Генка, но девушки вздрогнули – как бы не захотели «лоси» претворить шутку в жизнь.
– Хорошая ид-дея, – с трудом выдавил Димыч.
На самом деле он так замерз, что еле выговаривал слова. Но демонстративное презрение к уюту было для него делом чести.
– Ладно, мужики, давайте без фанатизма, – поспешно поворотил назад Володя. – Раз таскаем печку – значит, надо использовать. А то неспортивно получится. …Эй, там, в шатре – у вас тепло уже?
– Тепло, тепло! – нестройным умоляющим дуэтом отозвались Катя и Женя.
– Котлы принять готовы?
– Готовы, готовы!!
Руки, перекладывающие поленья, замелькали, как в немом кино. Только бы успеть, и только бы они не передумали!
– Петька, неси котлы по одному. Ох, совратили нас бабы с пути истинного, хе-хе!
Мучения кончались, и наступала пора наслаждений. То, что еще час назад казалось чудом – тепло, еда, мягкий уютный спальник – на глазах становилось реальностью. И за это девушки разом простили своим спутникам все обиды, и настоящие, и мнимые.
Тьма
После ужина Женя с радостью бы немедленно завернулась в спальник и легла (благо, мыть котлы сегодня полагалось не ей), но предстояло преодолеть еще одно маленькое препятствие – впрочем, в сравнении с предыдущими это было ничто. Однако же, не сделай она этого, наслаждение вечера было бы отравлено. А главное, рано или поздно ей все равно предстояло на это решиться,. Короче, надо было встать, накинуть пуховку (шатер уже так нагрелся, что она сидела в одной кофте) и выйти перед сном по нужде. Половина товарищей уже сходили «в открытый космос» за той же надобностью, и теперь заслуженно нежились в теплых покровах. Женя же оттягивала мучительную минуту до конца – отчасти для того, чтобы собрать в мочевом пузыре максимум влаги, и дабы не пришлось к большой досаде вставать после еще раз; а отчасти оттого, что она боялась темноты. После того, как все товарищи перешли в шатер, пространство, защищенное от лесного мрака их храбростью (точнее, их неведением страха) сузилось до его пределов. Если прежде, в виду мелькавших фонариков, Женя спокойно отходила из зоны лагеря метров на десять-пятнадцать (ну, положим, не спокойно, но все же отходила), то теперь она изумлялась и завидовала себе давешней. Уйти во тьму, потерять связь со спасительным шатром теперь казалось немыслимым. Ночь и холод, прежде отогнанные туристами за дальние ели, вернулись и обступили шатер. Лагерь принадлежал им, да еще тому неведомому, что приходило вместе с ними. «Как они все не боятся? Как могут спокойно болтать, смеяться, а главное – безо всякой задней мысли уходить чуть ли не самую чащу? – думала она. – Ну, мужики-то понятно, а ведь и девчонки тоже как будто ничего не замечают». Женя, хотя и понимала, что сама придумывает себе страхи, справиться с собой не могла. Днем от холода тряслось ее тело, а вечером и ночью в обогретом теле содрогалась душа. И ведь она знала, что утром с первыми лучами солнца морок развеется, и страшные, похожие на мертвых великанов ели весело заиграют искорками снега на могучих лапах, сейчас она была не в силах прогнать ужас перед ночным лесом. Потому что утром – да, ничего не будет, но сейчас, когда мир поглотила тьма, она верила и, больше того, знала, что в лесу что-то есть. Это что-то не имело формы и очертаний. У него даже не было каких-то специфических намерений относительно Жени – ну, например, схватить и съесть ее, как в фильмах-хоррорах, которых она до жути боялась. Это нечто просто было, и уже само его существование настолько противоречило человеческой, а в особенности ее, жениной, жизни, что одно соприкосновение с ним могло запросто ее уничтожить. Женя давно смирилась с тем, что она трусиха, и перестала страдать от стыда. Пусть другие ничего не видят и не понимают, но она, которой по несчастью это понимание дано, будет делать все, чтобы защитить себя. Поэтому, презрев всякое стеснение, она не уходила по нужде далеко, а присаживалась метрах в трех от стенки шатра, чтобы, сделав дело, тут же, не успев натянуть штанов, опрометью кинуться назад и вкатиться под его спасительные своды, будто бы кто-то тянул ее наружу, а она сопротивлялась. Только так можно было удержать невидимую нить, что крепила ее к миру живых, и не дать мраку, обступившему хрупкий матерчатый домик со всех сторон, всосать ее в себя. Если бы она осмелилась представить, что именно сделает мрак, если она окажется в его власти (хотя она старалась об этом не думать), то глагол «всасывать» подходил лучше всего. Да, именно так – он всосет ее, всосет без остатка. Она исчезнет и для себя, и для всех остальных, оставив вместо себя один вечный ужас. Женя ежилась при мысли об этом, и радовалась, что соприкосновение с тьмой (когда она все-таки заставит себя отправиться в туалет) будет коротким.