Блюз мертвых птиц
Шрифт:
— Дэйв прав, заметил патологоанатом. Он был неразговорчивым человеком, предпочитавшим соломенные садовничьи шляпы, красные подтяжки и синие рубашки с длинным рукавом, застегнутые на запястьях. — Эта бедная девочка пережила достаточно насилия. Избавьтесь хотя бы от части льда, положите ее на каталку и накройте, бога ради.
Несколькими мгновениями позже я остался с патологоанатомом один на один.
— Видел что-нибудь подобное раньше?
— Никогда, — ответил он.
— Как ты думаешь, с чем мы тут имеем дело? — спросил я.
— Она была заперта в большом морозильнике при температуре намного ниже нуля. Возможно, в автомобильном
— Вам лучше на это взглянуть, — позвала нас санитарка. Она провела рукой в перчатке по льду, едва покрывавшему лицо Блу, стерев талую воду и кристаллы льда, как стирают снег с лобового стекла машины. Солнечные лучи, вероятно, растопили и увеличили в размерах содержимое глыбы льда и создали пузырь воздуха и воды, который колыхался вокруг головы Блу Мелтон, как желе.
— У нее что-то в горле. Похоже на кусок красной резины.
В глубине души я был рад, что тело Блу Мелтон прибило к берегу в округе Святой Марии, а не в округе Иберия, потому как иначе мне пришлось бы уведомлять дедушку о ее смерти. Всю остальную часть дня я пытался забыть лицо Блу, ее волосы, руки, напоминавшие эмбрион, и крохотные ноги, запертые внутри ледяного куска, который словно выпилили из айсберга. Вряд ли сестре Ти Джоли было больше семнадцати. Что за человек мог сделать такое с молоденькой девушкой? К сожалению, я знал ответ на этот вопрос. Среди нас хватает садистов, ненавидящих женщин, причем их гораздо больше, чем думает большинство из нас. И как же они здесь оказались? Ответ прост: наша система зачастую дает им зеленый свет.
Я молился, чтобы она не утонула и не погибла от гипотермии. Я молился, чтобы ангелы были с Блу Мелтон в тот момент, когда она умирала. Я молился, чтобы она услышала эхо доброго, любящего голоса из детства, прежде чем кто-то украл ее жизнь. Большую часть того дня я молился, чтобы она нашла справедливость и чтобы человек, намного лучший, чем я, свершил правосудие для нее и, возможно, для ее сестры, поскольку боялся, что я сам уже был не в состоянии выполнять ту работу, которой занимался большую часть моей сознательной жизни.
В воскресенье утром мне позвонил патологоанатом.
— Я в медицинском центре Иберии, только что закончил вскрытие. Хотелось бы, чтобы ты сюда подъехал, — проговорил он в трубку.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Вопрос скорее в том, что я хочу тебе показать, а не сказать.
— Ценю твое почтение, но ты, прежде всего, подчиняешься шерифу Барбуру.
— Две недели назад мы с женой ужинали в Лафайетте. Так получилось, что Барбур сидел за соседним столиком и на его руке красовались часы «Ролекс». Я так подозреваю, что стоили они не одну тысячу долларов. Я вот пытался сообразить, как же мне скопить на такие хорошие часы на мою зарплату. К сожалению, так и не смог придумать. Так ты приедешь или нет?
Медицинский центр Иберии находился всего в десяти минутах езды и располагался за линией дубов и пальм, неподалеку от разводного моста, у которого канал Нельсона впадал в Байю-Тек. В этом самом месте в апреле 1863 года простые луизианские парни организовали в зарослях ореха жидкую линию обороны в провалившейся попытке остановить наступление войск генерала Бэнкса на южную часть штата. Епископальная
Патологоанатом ждал меня в зале, где обычно проводились вскрытия. На нем был непромокаемый фартук, весьма напоминающий фартук мясника, надетый на шею и завязанный вокруг талии. Блу Мелтон лежала на столе из нержавеющей стали, оснащенном сливом и промывочным механизмом. Она была накрыта простыней, из-под которой выглядывала щека, один глаз и локон волос. Кожа ее посерела, а на местах, где ткань соприкасалась с костью, стала перламутровой.
— Она умерла не от гипотермии, асфиксии или травмы. Причина ее смерти — массивная передозировка героина, — сказал патологоанатом. — При этом не думаю, что она была наркоманкой. На ее теле один-единственный след от укола, а в системе лишь один наркотик. Я думаю, его вкололи, пока Блу была еще в воде, или же ее погрузили в воду сразу же после инъекции. Я подозреваю, что умерла она в одиночестве.
— Почему так?
Патологоанатом взял поднос со стола и показал мне его содержимое.
— Этот красный воздушный шарик я нашел у нее во рту, — сказал он. — На нем следы героина, а внутри был небольшой кусок бумаги. Чернила сильно расплылись, но, думаю, ты сможешь прочесть надпись.
Пинцетом он поднял кусочек бумаги с подноса и аккуратно уложил его на край прозекторского стола. На глаза у меня навернулись слезы, когда я прочел слова, написанные Блу Мелтон.
— Можешь определить время смерти? — спросил я.
— Я бы сказал, что она мертва не менее трех недель. Но это навскидку. Храбрая девчонка. Даже не знаю, как ей это удалось.
Я не мог отвести глаз от послания Блу Мелтон: «Моя сестра еще жива». Я не мог сконцентрироваться на том, что говорил мне патологоанатом, и попросил его повторить.
— Сложно сказать, что произошло, но, скорее всего, вколотый ей героин был из шарика, который она пыталась проглотить. С учетом количества наркотика, ударившего по ее сердцу, ей пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы написать эти слова на листке бумаги, вложить его в шарик и попытаться проглотить. Когда люди умирают, особенно в ее обстоятельствах, они, как правило, не думают о благополучии других. Ты ее знал?
— Я частенько видел ее в магазине, где она работала. Я знал ее сестру, Ти Джоли.
— Певичку?
— Она была больше, чем просто певичка.
— Не понимаю тебя, — ответил он.
Я начал было объяснять, но затем решил оставить свои мысли при себе. Я сел за руль своего пикапа и отправился домой, где долго сидел на складном стуле в тени у канала. Я смотрел, как водяной щитомордник, извиваясь, выбрался из воды и повис на ветке кипариса на расстоянии меньше двух метров от меня. Тихо шелестя чешуей, он обвился вокруг ветки, видимо, осматривая окружающий мир своими маленькими глазами размером с мелкую дробь. Я поднял сосновую шишку и швырнул в него, целясь в голову, но змея проигнорировала меня, вытянула хвост из воды и устроилась поудобнее в ветвях, на которых листья в ожидании зимы уже превращались из зеленых в солнечно-желтые.