Шрифт:
Камиль Зиганшин
Боцман
"Братья, образумьтесь!"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Изящные косули, спасаясь от въедливых кровососов, легкими скачками взбирались по уступам в гору. Они искали открытую, хорошо продуваемую площадку для отдыха.
Глубоко внизу тускло серебрились в отвесных дотлевавшего заката пенные бороды речных порогов.
Одна из террас, поросшая низкими кустами, приглянулась старой оленухе. Косули остановились, осмотрелись, процеживая трепетными ноздрями струйки воздуха. Уверившись, что опасности нет, первым лег беспечный молодняк.
Пережевывая бесконечную жвачку, косули то и дело настораживали длинные уши, вслушиваясь в таинственные шорохи. Однако усталые веки все чаще прикрывают выразительные глаза.
...Вскоре табунок чутко спал.
Рослый, мощного сложения самец рыси, прозванный окрестными звероловами за пышные бакенбарды на щеках, Боцманом, давно наблюдал за оленями и теперь бесшумной тенью скользнул по склону на террасу.
Громадный кот уже примерялся к прыжку, как вдруг лапами непонятное подрагивание горы и услышал гул. Косули вскочили, заметались по террасе с тревожным сиплым блеянием.
То ли порыв ветра, то ли всесокрушающее время подточили зыбкое равновесие и чудом державшаяся на гребне отрога каменная громада, качнулась и покатилась вниз, дробясь о скальные лбы, увлекая за собой все новые глыбы вперемежку со срезанными стволами деревьев.
Боцман шарахнулся было в сторону, но край лавины зацепил его и тоже швырнул в нескончаемый грохот вслед окровавленной туше оленухи...
Камнепад, дымясь серым облаком пыли, быстро достиг подножия отрога, и слизнув прибрежные вязы, затих ощетинившимся языком на середине реки.
Полуживой, оглушенный кот оказался на груде обвальной мешанины. Под ним многолосо шумел речной поток, а сверху прижал добела ошкуренный ствол осины, лишавший рысь всякой надежды на спасение.
Под утро лесная долина заклубилась быстро густеющим туманом, и через пару часов волнистая мгла поглотила все вокруг. Но когда, наконец, ближе к полудню сквозь туман чуть расплывчатым пятном робко обозначилось солнце, просочившееся тепло растревожило, всколыхнуло молочную толщу, и однородная до того влажная муть зашевелилась, поползла мохнатыми космами по лесистым склонам, тая на глазах. Вскоре солнечные лучи начисто вымели долину.
Припекало. Временами к израненному коту возвращалось сознание, и тогда ему нестерпимо хотелось пить. Вода шумела прямо под ним, но она была недосягаема. Вечером после захода солнца страдания только усилились.
Отовсюду, на запах крови, со звоном слетались полчища комаров и мошки. Кот оказался погребенным под этой шелестящей крылатой массой. Тысячи безжалостных хоботков протискивались сквозь шерсть и впивались в кожу. Тело превратилось в сгусток нестерпимой боли и жгучей чесотки.
Задыхаясь от набившихся в нос и пасть насекомых, Боцман заходился в приступах раздирающего кашля. Ему еще повезло, что язык обвала вынес его на середину реки: в сыром прибрежном лесу, где сосущей твари куда больше, он вряд ли пережил бы эту ночь.
Наступивший день поубавил кровососов, однако вскоре на смену им появились мухи. Они садились на разрывы кожи и подолгу копошились в них, откладывая яйца. На следующие сутки раны побелели от шевелящихся личинок. Прожорливые червячки проникали все глубже. Невыносимые мучения причиняли личинки, раскормившиеся на разбитом носу. Щекоча до сумасшествия, они заползали в ноздри, образуя там живой кляп.
Теряя последние силы, кот все реже приходил в себя.
В небе выжидающе парили коршуны.
... К исходу третьего дня, могуче клубясь, надвинулись тяжелые тучи, и тайгу накрыл все усиливающийся дождь. Струи воды уменьшили зуд, принесла некоторое облегчение.
Очнувшись, рысь, насколько могла, повернула голову вбок, и в таком неудобном положении пыталась дождевые капли, чтобы утолить жажду.
Дождь лил всю ночь и все утро. Река вздулась, забурлила, валуны со скрежетом заколотили по неподатливому каменистому дну.
Высокие буруны уже лизали коту лапы. Ужас близкой смерти охватил припечатанного к обломкам Боцмана.
Вершина ненавистной осины всплывала вместе с прибывающей водой, и ее толстый комель все сильнее давил на грудную клетку. Боцман уже почти испускал дух, когда лесина вдруг всплыла целиком и, вытягиваясь по течению, свезла его с камней на быстрину. Поток подхватил полуживое тело кота и помчал по течению, то загоняя в пучину, то вышвыривая между коряг и лесин. Давясь и отфыркиваясь, кот ловил редкие мгновения для вдоха.
Впереди показался скалистый прижим с черными сотами промоин. Зверя несло прямо на отбойное место, где река бесновалась в мощных водоворотах. Один из них захватил Боцмана и, как следует покрутив, втянул в затопленную береговую нишу. Кот, теряя сознание, отчаянно скреб когтями по отполированным стенкам и, наконец, зацепившись за какую-то выемку, кое-как выкарабкался из воды на пологий выступ внутри полузатопленного грота.
Долго не мог отдышаться истерзанный зверь. Через полчаса прибывающая вода заставила его отползти повыше. Здесь Боцман, не торопясь, вылизал раны шершавым упругим языком и осмотрелся. В конце каменного мешка виднелся терявшийся в темноте узкий лаз.
Рысь приподнялась и, с трудом переставляя непослушные лапы, стала медленно пробираться в таинственно манящую черноту.
Что придавало силы измученному зверю? Быть может, забрезживший впереди слабый свет. Тьма с каждым шагом становилась все прозрачней, и вскоре Боцман выбрался на дно громадного провала.
Над ним неумолчно шумела промытая, посвежевшая тайга. Ветер уносил рваные пласты сумрачных, низких туч за гребень горы, а образовавшиеся разрывы заливала сочная синева и ласковый свет горячего солнца.
Блаженно жмурясь, рысь грелась и обсыхала на припеке. Затем подкрепилась суетившимися в траве мышами и вновь принялась вылизывать гноящиеся, горящие пульсирующей болью раны.
Инстинкт предков поднял кота на еще слабые лапы и повел к приметному овражку. Его вытянутое изголовье было покрыто родничками с вонючей водой и жирным целебным илом.