Боец: лихие 90-е

Гуров Валерий Александрович

– Число какое сегодня?

– С утра двадцатое августа было!

Я понял, чего старуха злиться – рядом со столом стоял второй табурет, на нем тазик с вязанием. Носки бабушка вязала, а я такой бессовестный ее от дела важного отвлек и стол занял.

– Год девяносто третий ставить?

– Да хоть девяносто второй!

Старуха обернулась к стене, где висел шкафчик с ячейками. Взяла с одной из ячеек ледериновые корочки бледно-малинового цвета, положила на стол:

– Чего вылупился, умник, пропуск забирай.

Забрал, раскрыл. С пропуска на меня смотрела молодая рожа парня из отражения в зеркале. Нового меня.

Выдан на Сергея Ивановича Кресова – фамилия имя отчество полностью с моими совпадают. Уже хорошо. Под печатью «Отдела кадров», цех указан № 4. А вот срок действия окончательно ответил на вопрос о годе. Пропуск был действителен до 31 декабря 1993.

– Кресов, а тебе носочки не нужны вязаные? – вдруг переключила гнев на милость старуха.

Носки мне были без надобности. Так что спасибо, но откажусь. Сунув пропуск в карман спецовки (именно в спецовке обладатель предыдущего тела в зал пришел), я поднялся по крошащимся бетонным ступеням на улицу. Летнее солнце ослепило глаза, ветер разгонял душный воздух. По ощущениям жара под сорок градусов. У нас в городе такого отродясь не бывает. Летом дай бог, чтобы до двадцати градусов ртуть поднималась в термометре. А здесь пекло. Значит, меня куда-то на юг занесло. Да еще и в девяносто третий. Полный абзац…

Оказалось, что качалка находилась в цокольном этаже двухэтажной постройки из красного кирпича. Проходя мимо окна первого этажа, я заглянул внутрь через распахнутые створки. Помещение заставлено потертыми письменными столами с выдвижными ящиками, за которыми трудился народ. Компьютеров и в помине не было, на столах куча бумаг, – стопки папок с надписью «ДЕЛО», к которым были подшиты чертежи. Настольные лампы с громоздкими железными колпаками и ватманы. Народ занимался тем, что обводил чертежи тушью. Сами окна деревянные, открыты нараспашку, краска некогда белая, теперь потрескалась и стала цвета топленого молока.

Понятно, конструкторское бюро. Очевидно, что я на крупном промышленном предприятии. Рядом со зданием КБ стояла кара, выкрашенная в желтый цвет, на ней погружены стопки чертежей, в архив везти. В кабине кары спал водила, сложив руки на руль. Будить товарища я не стал, сон это святое. От бюро отходила дорога с потресканным асфальтом, из трещин торчали сорняки, а само покрытие местами присыпали гравием, чтобы ямы скрыть. Асфальт витиевато вел к другой, более крупной дороге, куда лучше залатанной. Прямо сейчас по ней ехала «девятка» болотного цвета, из окон которой «Ногу Свело» блажило:

…Рамамба Хару МамбуруРамамба Хару Мамбуру…

Ясно. Я проводил взглядом «девятку» со старыми советскими номерами. Следом приметил мужичка, копошившегося в клумбе с рассадой. Вот сейчас все узнаем. Подошел к клумбе, ногу на забор поставил, на колено оперся и спросил так, чтобы мужичок не подумал, что я пошутить решил.

– Отец, а как наш завод по бумагам называется? Мне заявление писать.

Мужичок не отреагировал и я решил, что он вопрос не расслышал, повторил. Тот повернулся, завидев меня едва заметно вздрогнул. Глаза выпучил. Показал, что не слышит. Мужик глухонемой. Принял, понял – отваливаю. По «ихнему» я был не в зуб ногой, но некрасиво будет уходить не попрощавшись, поэтому я махнул мужичку рукой и улыбнулся.

– Серега!

Я обернулся, услышав свое имя, и увидел за спиной еще одного мужика, только помладше глухонемого, лет тридцати на вид. Он сидел на корточках у входа в здание, расположенного рядом с КБ. Курил, щурясь от сигаретного дыма. Кто он, такой понятия не имею, но он меня очевидно знает.

– Ты че, заблудился?

– Солнце голову припекло, – ответил я, подходя к мужичку поближе.

Руку подал.

– Ты че, с дубу рухнул, виделись же, – удивился мужик, но руку из приличия пожал.

– Говорю припекло, запамятовал. Жарко сегодня.

– Сегодня жарко? – мой собеседник хмыкнул. – Вчера да, мозги плавились, а 35 градусов для Ростова – вполне себе рабочая погода. Ты давай это, прекращай ныть, пфу, – мужичок выдохнул дым «Примы» без фильтра, табак прилипал к губам и он его сплевывал. – Тебе еще сменное делать. Инструмент нашел у Прасковьи Никитичны?

– Неа, – я то и знать не знал, что инструмент какой-то ищу. – Не нашлось.

Похоже, что мой предыдущий обладатель этого тела свинтил в рабочего время в качалку под предлогом «найти инструмент». Пришлось соврать, чтобы себя не выдавать. Так то я понятия не имел, кто такая Прасковья Никитична.

– Ну я тебе говорил, что она не даст, развертки на вес золота, что с советских времен осталось. Ладно, придумаем что-нибудь, в тележках дырки ковырять под болты это тебе не тоже самое, что в качалках под запрессовку подшипников. А прикинь, я краем уха слышал, что нас еще раскладушки делать заставят в следующем квартале, – вздохнул мужик. – Будем блин зарплату раскладушками получать, чует моя жопа… Курить будешь?

Достал пачку «Примы», протянул мне.

– Бросил, – я не курил в прежней жизни, если не считать баловства в юношеские годы, и в новом теле тоже не собирался начинать.

– Когда ты блин успел… точно голову припекло, – мужичок потушил окурок, сверху поплевал и выкинул в ближайшую клумбу, похожую на ту, в которой глухонемой возился.

– Короче, попробуем развернуть сверлом, хрен бы с ним. К инструментальщику сходи – он тебе как надо сверло посадит. И да, ты к начальнику ходил?

– Нет, – пожал я плечами.

– Смотри, он уже два раз спрашивал, где ты шляешься, к себе вызывает.

– Зачем?

– Я ж откуда знаю. Вот у Ильича и спросишь, только варежку особо не разевай, он сегодня не в духе. С заводоуправления прямо на нашей планерке мастеров звонили, и шею ему мылили. Какие-то там соревнования намечаются, хрен пойми что, – мужичок отмахнулся. – Тут всерьез подумываешь о том, что зубы на полку положить, а им соревнования…

С этими словами он поднялся, смахнул пот со лба, потянулся, широко зевая.

– Ладно, хватит штаны протирать. Давай дуй к Ильичу в кабинет, а я пока в инструменталку за сверлами схожу.

Я проводил его взглядом. Мужик похоже мастер производственного участка, на котором работал прежний обладатель моего нового тела. А я, судя по тому, что речь о развертках и сверловке – слесарь. Получается, что я нахожусь в Ростове-на-Дону, на дворе 1993 год, лето. В Ростове я пару раз приезжал на соревнования по молодости и хорошо запомнил, что крупных промпредприятий в городе всего два: «Роствертол» и «Ростсельмаш». Я либо там, либо там. Ну хоть какая-то конкретика появилась. По хорошему следовало имя своего мастера узнать, но это выглядело бы через чур подозрительно. Успеется.