Боевое Знамя

Корнуэлл Бернард

Это было несправедливо, потому что единственной причиной ярости Фалконера было то, что Свинерд осмелился взять на себя ответственность и переместить часть бригады без разрешения генерала, но в первые мгновения поток этого раскаленного добела гнева не имел четкой цели, а просто тек туда, куда позволяли обиды Фалконера, а потому генерал направил свою ярость на воспитание Свинерда, его внешность и работорговлю, которой занималась его семья. Затем Вашингтон Фалконер прошелся по перерождению полковника, насмехаясь над его набожностью и называя ее фальшивой, а новоприобретенную деловитость позёрством.

Это был впечатляющий взрыв. Вашингтон Фалконер уже чувствовал себя обманутым, потому что пришлось сократить пребывание в Гордонсвиле, но теперь этот поток злости подпитывала горечь из-за предательства сына, неприязнь к Старбаку и ослиное упрямство, с которым бригада отвергала все его простейшие приказы. Два десятилетия им пренебрегала жена и презирал ее чертов брат, школьный учитель, и теперь всё это вылилось в отвратительный поток проклятий, извергаемых Фалконером, который орал Свинерду оскорбления, и наконец, когда он вынужден был понизить голос с почти визга до просто громкого, чтобы перевести дыхание, то освободил Свинерда от должности.

– Можете считать, что находитесь под арестом!
– закончил генерал.

В комнате воцарилась тишина. Мокси с белым от страха лицом прислонился к знаменам на стене, а от изумленных слушателей снаружи не последовало ни звука. Щека Свинерда задергалась от тика, он сжимал и разжимал покалеченную левую руку, но в конце концов заговорил самым спокойным тоном.

– Вынужден выразить свой протест, сэр, - начал он.

– Можете протестовать сколько угодно, чёрт вас подери, но толку от этого не будет! С меня довольно! Довольно! Вы либо пьяны, либо молитесь, либо валяетесь на спине, либо стоите на коленях, и в обеих позициях от вас не больше проку, чем от охромевшей суки. Вы под арестом, Свинерд, так что убирайтесь с глаз долой. Убирайтесь!
– выкрикнул приказ Фалконер, не состоянии больше ни мгновения выносить присутствие этого человека. Потом он в одном сапоге заковылял на веранду.

– Майор Хинтон!
– выкрикнул он в темноту, в уверенности, что вызов будет передан и быстро исполнен.
– Майор Хинтон! Подойдите сюда!

Наконец-то генерал начал командовать.

Старбак поужинал в лагере, сидя у небольшого костра вместе с Томасом Траслоу и Коффмэном. Ночь была теплой и сырой, темнота сгущалась по мере того, как тучи всё выше поднимались над Голубым хребтом. Некоторое время деревья серебрила луна, а потом ее свет затуманили и накрыли саваном облака. Ужин состоял из куска кукурузного хлеба и жирной ветчины. Кукуруза была скверного помола, и Старбак сломал зуб о кусок попавшегося в хлебе кукурузного початка. Он выругался.

– Любимый хлеб дантистов, - сказал Траслоу, когда Старбак выплюнул кусок початка вместе с частью зуба, а потом сержант приоткрыл губы в отвратительной ухмылке, чтобы показать, сколько у него отсутствует зубов.
– Половину сам вытащил, а остальные выдернул старина Макилванни. Он копал колодцы и подрабатывал дантистом.

Старбак зажмурился от боли, откусив во второй раз.

– Не знаю, зачем было Господу изобретать зубы, - сказал он.

– Не знаю, зачем было Господу изобретать янки, - добавил Траслоу.

– Потому что иначе тут были бы только индейцы и мексиканцы, отстреливающие христиан, - неожиданно заметил лейтенант Коффмэн.

– Я знаю, зачем Господь изобрел молодых лейтенантов, - заявил Траслоу.
– Чтобы тренироваться на них в стрельбе, - он поднялся на ноги, потянулся и взял винтовку в готовности отправиться в пикет в окопах у реки.
– Хоть бы дождь пошел, - сказал он.

Старбак повел новую смену часовых через лес, где в ночи мерцала белым река. Противоположный берег был совершенно черным, ничего нельзя было разглядеть, единственным освещением являлись крохотные белеющие и исчезающие искры костра. Там, на западе, где собирались тучи, темноту над горами разорвала вспышка молнии, и неожиданный голубоватый отблеск высветил силуэт полуразрушенного амбара, где залег пикет, охраняющий идущую вдоль реки проселочную дорогу. Сейчас им командовал сержант Мэллори, и он послал Эдварда Ханта назад, к Старбаку.

– Капитан! Капитан!
– позвал Хант.

– В чем дело?

– Боб считает, что на дороге стоит какой-то сукин сын.

Старбак поднялся на ноги.

– Траслоу! Я спущусь к амбару.

Ответом на это заявление был неясный рев, а потом Старбак последовал за Хантом вдоль реки.

– Это всё та молния, - объяснил Хант.

– Ты видел человека?

– Человека и лошадь, - бодро заявил Хант.
– Как свои пять пальцев.

Старбак был настроен скептически. За последний год он узнал, насколько обманчивой может быть ночь. Кусты, на которые днем-то и внимания не обратишь, ночью превращались в чудовищную угрозу. Стадо коров можно было принять за стремительную вражескую кавалерию, но с такой же легкостью целый батальон врагов можно было спутать с кукурузным полем. Ночь будила воображение, а воображение боялось врагов и тосковало по безопасности, заставляя темноту соответствовать своим желаниям. Теперь Старбак направился к месту размещения пикета за сломанной стеной амбара. Сержант Мэллори нервничал.

– Там кто-то есть, сэр, - сказал он.
– Мы все его видели.

Старбак не видел ничего кроме темноты и слабого мерцания реки.

– Вы его окликнули?
– спросил он.

– Нет, сэр, - ответил Мэллори.

Старбак положил винтовку на бруствер и поднес ладони ко рту.

– Кто идет?
– крикнул он во все легкие.

Ответом была тишина, лишь дул слабый ветерок и журчала река.

– Мы что-то видели, сэр, - настаивал Мэллори.

– Правда видели, сэр, точно, - подтвердил один из солдат.

– Уверены, что это не старик-чернокожий?
– уточнил Старбак.

– Там был человек и лошадь, сэр, - возразил Мэллори.

Старбак снова крикнул и снова не получил ответа.

– Может, они уже убрались отсюда к чертовой матери?
– предположил капитан, и как раз когда он произносил эти слова, далекие горы снова прорезала извивающаяся молния, ее тонкая косая линия прочертила силуэт трех вершин, но ближе, гораздо ближе, всполох молнии высветил стоящую рядом с лошадью фигуру не далее как в пятидесяти шагах впереди, по крайней мере, так показалось Старбаку, у которого была лишь секунда, чтобы сфокусировать взгляд и привыкнуть к резкому контрасту белой вспышки и полной тьмы.

– Кто вы?
– крикнул он, когда молния погасла, оставив лишь запечатленный на сетчатке образ, согласно которому у человека была сабля в ножнах и карабин.

Никто не ответил. Старбак взвел винтовку, с удовольствием почувствовав твердость взведенного курка, пощупал пальцем, чтобы убедиться, что капсюль на месте, и нацелил оружие чуть выше того места, где, по его мнению, стоял человек. И нажал на спусковой крючок.

По долине разнесся звук выстрела, отразившись эхом от леса на противоположном берегу, а потом затихнув, как раскат грома в далеких горах. Пламя от винтовки высветило несколько квадратных ярдов травы за амбаром, но не достигло одинокого, молчаливого и неподвижного человека, которого Старбак точно разглядел во время вспышки молнии.