Боевой аватар
Шрифт:
Из сбивчивой невнятицы его речи было ясно, что мальчик свихнулся. Неудивительно. Если он из гвардии какого—нибудь проповедника-сектанта, то в мое время там таких пацанов накачивали с младенчества всякой чушью про Господа Бога, который дал эту землю избранным — черным людям того или иного Святого вождя. Все белые и еретики должны умереть. Из таких мальчишек, похищенных у родителей в возрасте четырех-пяти лет, раньше и создавались всевозможные святые гвардии. Эти бывшие дети не умеют ничего, кроме как убивать и насиловать.
Но я стоял перед ним, совершенно
Что же мне с тобой делать, дурачок? Ты уткнулся в землю, слепой от слез и просишь божественного откровения у машины погибшего мира. Что мне сказать тебе? Ты не видел ничего, кроме смерти, ты вырос среди болезней, ненависти и бесконечного убийства. Все куцые слова у тебя кончились, и ты уже просто воешь на одной ноте, тоскливо и безнадежно. Просишь невозможного, ищешь Бога там, где его нет, давишься слезами, поднимаешь глаза и вновь утыкаешься в землю.
Я был ученым, а не священником, я знал миллион вещей, но не знал, что сделать с этим горем. И тогда верх взяла горилла. Она села возле мальчика и просто погладила по острой худой спине — бережно, чтобы не поранить ребенка.
Он вздрогнул всем телом. Приник к моей ладони и затих, всхлипывая.
Глава восьмая
Мальчишка обессилел так, что не мог встать. Неподалеку от водопада была небольшая пещерка. Я отнес его туда, выгнал двух юрких ящурок, с трудом просунул лапы и положил мальчика на сухие листья, нанесенные каким-то животным. На камнях валялись ломкие кости и остатки перьев — наверное, здесь обитала циветта или вивера.
Надо принести хвороста и найти еды — похоже, парень голоден. Я кружил по лесу, искал сухие упавшие стволы, но во влажном тропическом воздухе дерево сгнивает, превращается в труху быстрее, чем сгорает в огне. Оказавшись случайно у тела погибшего командира, я задумался. Дешифровка информации, скачанной из импланта, продолжалась, но может быть, что-то подскажет его оружие или обмундирование, что угодно: заводские клейма, штампы, надписи на форме. В любом случае тело следует изучить подробней.
На остатках гранатомета все номера были сбиты. Форма тоже безлика — никаких лейблов или бирок. По покрою похожа на форму угандийского спецназа, хотя кто знает, кому достались эти склады теперь. Я отрезан от всех источников информации. Если здесь появились эти ребята, то, может быть, сохранились государства и жизнь налаживается? Однако за прошедшие шестьдесят лет никто о проекте WLP не вспомнил. До сегодняшнего дня.
В распотрошенном рюкзаке — две банки старых консервов, похоже, из запасов армии или ООН, такие же древние сигареты, немного вяленого мяса и лепешка из маниоки.
К раздетому телу уже проторили дорожку хищные черные муравьи. Кисти рук и мягкие ткани лица уже были объедены — крысы, виверы, лесные кошки, здесь полно мелких хищников и свое дело они знают. Через неделю от тела останется белый скелет, через год я не найду места, где он погиб. Так и стоило поступить — из природы пришло, в природу вернулось. Но я не мог.
Влажная красная вулканическая земля липла к пальцам. Тело легло в яму спиной вверх — не хотелось смотреть на безносое лицо.
— Покойся с миром, мальчик, — я собрался сдвинуть вырытую кучу, как вдруг заметил, что одна из рук упирается в край ямы под неестественным углом.
Разве руки у него были сломаны? Нет, кроме шеи он ничего себе не ломал. Хотя и это под вопросом. Я так и не понял, что чего он умер. Больше всего это было похоже на шок.
Я нагнулся.
Гамма-сканирование.
Вот это да. Кажется, похороны временно отменяются. Я перекинул тело через плечо, подхватил рюкзак. Прости, мальчик, но нужно все выяснить. Пора было распаковать пещеру с лабораторным оборудованием.
Шестьдесят лет назад все резервное оборудование было отнесено в одну из горных пещер. Вход задвинут скалой, так что добраться до материалов станции «Итури» можно было только с помощью взрывчатки. Память у меня была огромная, но не бесконечная, а FOU продолжал выполнять основную функцию — собирать информацию о гориллах, так что массив данных очень быстро накапливался.
Слава богу, основной сервер уцелел. Солнечные батареи давно умерли, и я включал его раз в месяц, чтобы сбросить данные — для работы ему хватало генерируемого мной электричества, а фазовая память была энергонезависима. В сухом и холодном воздухе пещеры она могла существовать неограниченно долгое время.
Мир стал гораздо страшнее, чем я думал. У этого мальчика была скелетная аномалия. Одна из его рук сгибалась во все стороны. Не полностью, градусов на тридцать, но анатомия человека подобные вещи исключает абсолютно!
Того, прошлого человека. Сначала я подумал, что это последствия переломов, потом — что следствие грамотной хирургической операции, придавшей конечности новые степени свободы. Мальчик же был модифицирован, могли и с суставом помудрить. Правда, думал я по пути в лабораторию, где могли уцелеть такие хирурги?
Все оказалось гораздо мрачнее. Ни следов переломов — костных швов на месте разбитых костей, ни следов хирургического вмешательства не обнаружилось. По результатам рентгеновского осмотра нашлись еще изменения костной структуры — двадцать два ребра вместо обычных двадцати четырех. Большего сканирование показать не могло, и я распаковал походный медкомплекс.
На хирурга я не учился, но у меня был общий курс биологии животных и вся медицинская библиотека нашего медика Симона в большой кибернетической голове. Лазерный скальпель автономного робота-хирурга работал превосходно.
Спустя двадцать минут я отключил его.
Кажется, это называется положительной мутацией.
Джонаса никто не оперировал, в его организм не вносились усовершенствования, модные в мое время — исправить форму носа, нарастить длину ног или рук, заменить износившееся сердце или глаза. Боевые модификации незначительны — нейрошунт в затылочной кости, возможно, зонирование глазного нерва.