Боевой конь

В местном клубе, расположенном в здании бывшей школы, под часами, неизменно показывающими без одной минуты десять, висит старая, запорошенная пылью картина. На ней – стройный рыжий конь с белым крестом на морде и одинаковыми белыми «гольфиками» на ногах. Он глядит удивлённо, будто только что вас заметил. Навострив уши, смотрит внимательно и немного задумчиво.

Для большинства жителей деревни, стекающихся сюда на приходские собрания, праздничные обеды и ужины, это просто конь, нарисованный талантливым, но совсем не знаменитым художником. Они так привыкли к картине, что не замечают её. Но если бы кто-то из них подошёл поближе, он бы заметил потемневшую медную табличку на раме:

Лишь немногие в деревне помнят Джоуи, да и тех с каждым годом становится всё меньше. А ведь история этого коня, и тех, кто его знал, и той войны, на которой они сражались и умирали, стоит того, чтобы помнить.

Мои самые первые воспоминания довольно смутные: холмистые поля, темнота и сырость конюшни, шорох крыс, пробегающих по балкам под потолком. Но день ярмарки я помню очень хорошо. Тот ужас мне не забыть никогда.

Мне тогда было всего полгода. Я – нескладный длинноногий жеребёнок, никогда прежде не отходивший от матери дальше, чем на несколько футов, – вдруг оказался один. В шуме и гаме сельского аукциона нас разлучили навсегда. Она была крепкой рабочей лошадкой, уже немолодой, но с неизменным упорством и силой ирландского тяжеловоза. Мою мать продали в считаные минуты. Я хотел броситься вслед, но её увели за ворота, и я больше никогда её не видел. На меня покупатель долго не находился. Может быть, виной тому было бешеное отчаяние, с каким я кружил по площадке, надеясь найти свою мать, а может, никому на ярмарке не нужен был долговязый полупородистый жеребец – ни крестьянам, ни цыганам. Как бы там ни было, прошло немало времени, прежде чем торги закончились, стукнул молоточек и за минимальную цену я был продан и выведен в загон за воротами.

– Неплохое приобретение за три-то гинеи, а? Хорош, хорош, чертёнок.

Голос был резкий и неприятный. Говоривший был явно пьян.

Так я познакомился со своим новым владельцем. Я не называю его «хозяином», потому что хозяин у меня был только один.

Мой новый владелец спотыкаясь шёл ко мне с верёвкой в руках, а за ним плелись трое его приятелей с красными физиономиями. И у каждого тоже было по верёвке. Они сняли шляпы и куртки, закатали рукава и, посмеиваясь, стали приближаться ко мне. На меня ещё никогда не надевали верёвку, и я стал отступать, и отступал до тех пор, пока не упёрся в доски загона. Они разом бросились на меня, но я ускользнул, пронёсся мимо них к середине площадки и развернулся, готовый к новому раунду. Теперь они не смеялись. Я закричал, надеясь, что мать услышит меня. Она услышала – и отозвалась откуда-то издалека. Я бросился на её голос, пытаясь то ли перепрыгнуть через ограду, то ли пробить её грудью, но зацепился передней ногой, и тут меня поймали. Меня схватили за гриву и хвост, затянули верёвку на шее, повалили на землю и сели сверху. Я рвался, пока хватало сил, отчаянно бился всякий раз, когда мне казалось, что они ослабили хватку. Но их было слишком много. Они были сильнее. На меня надели недоуздок и затянули ремешки.

– Значит, ты у нас с характером, – ухмыльнулся мой владелец, туже затягивая верёвку.– Ну ничего, мы тебя пообломаем. Сколько ни артачься, а будешь у меня с руки есть как миленький.

Меня вытащили из загона и привязали к заднему борту телеги короткой верёвкой, так что на каждом повороте я чуть не сворачивал шею. К тому времени, как мы свернули на дорожку к ферме, пересекли мост и подошли к конюшне, которая на долгое время должна была стать моим домом, я был весь взмыленный, а ремешки недоуздка растёрли мне всю морду. И в тот первый вечер на новом месте единственное, что меня утешило, было сознание: я здесь не один. Старую лошадку, которая тащила телегу с ярмарки, выпрягли и отвели в соседний денник. Проходя мимо, она заглянула ко мне и тихонько заржала. Я хотел броситься к ней, но мой новый владелец ударил её кнутовищем с такой силой, что я отпрянул и прижался к дальней стене.

– А ну пошевеливайся, старая кляча! – заорал он. – Хитрая ты бестия, Зоуи. Даже не думай учить своим фокусам нашего карапуза.

Однако я успел увидеть в её глазах доброту и сострадание, и мне стало как-то спокойнее.

Не оставив мне ни еды, ни воды, он шатаясь пошёл к дому. Потом я услышал хлопанье дверей и крики, а через некоторое время – торопливые шаги и взволнованные голоса. У моего денника появились женщина и мальчик. Последний долго внимательно разглядывал меня, а потом расплылся в счастливой улыбке и сказал:

– Мама! Из него получится отличный, смелый конь. Гляди, как он держит голову. Ой, гляди, он весь мокрый. Можно, я его оботру?

– Нет, Альберт. Отец велел его не трогать, – ответила мать. – Он сказал, что хочет проучить его, что ему невредно поголодать и помёрзнуть.

– Но, мама, – возразил Альберт, отодвигая засов, – ты ведь знаешь: когда отец выпьет, он сам не понимает, что говорит. И он всегда напивается в день ярмарки. Ты сама говорила не обращать на него внимания, когда он такой. Давай ты покормишь Зоуи, а я позабочусь о жеребёнке. Ну разве он не прелесть? Такой рыжий, гнедой – так кажется говорят? И только посмотри, какой у него крест на морде. Ты видела хоть одного коня с таким ровным белым крестом? Видела? Когда он подрастёт, я буду на нём ездить. И никто не сможет с ним потягаться – никто во всём приходе, даже во всей стране!

– Пока рано об этом думать, Альберт, – ответила мать. – Тебе только исполнилось тринадцать. Да и он ещё совсем малыш. К тому же отец запретил тебе к нему подходить, так что, если он тебя здесь поймает, не приходи ко мне жаловаться.

– Но зачем он тогда его купил? Мы же хотели телёнка. Он поехал на ярмарку покупать телёнка, разве нет? Чтобы его выкормила наша Ромашка.

– Да, малыш, но твой отец иногда сам не понимает, что делает. Он говорит, жеребёнка хотел купить старина Истон, а после ссоры из-за межи твой отец готов на всё, чтобы ему досадить. Вот и жеребёнка купил, лишь бы он не достался Истону. Так мне кажется.

– А я рад, что он его купил, – сказал Альберт, снимая куртку и медленно подходя ко мне. – Пусть даже по пьяни, но это лучшее, что он до сих пор сделал.

– Не говори так. Ты ведь знаешь, отцу нелегко пришлось, – сказала мать. Но в её голосе чувствовалась неуверенность.

Альберт был с меня ростом. Он говорил со мной так ласково, что я совсем успокоился и без всякого страха ждал, когда он подойдёт. Я вздрогнул, когда он меня коснулся, но тут же почувствовал: он не сделает мне ничего плохого. Он стал гладить мне спину, потом шею и не замолкал ни на минуту. Он сказал, что я вырасту и стану самым умным конем на всём белом свете и мы вместе будем ходить на охоту. Альберт досуха вытер меня курткой и смочил солёной водой ссадины на морде. Потом принёс сена и ведро чистой холодной воды. И всё время разговаривал со мной.

Когда Альберт собрался уходить, мне захотелось поблагодарить его. Я заржал, и он как будто меня понял: широко улыбнулся и погладил меня по носу.

– Мы с тобой подружимся, – сказал он. – Я назову тебя Джоуи, потому что Джоуи рифмуется с Зоуи, и ещё потому, что тебе, кажется, подходит это имя. Спи спокойно, я приду утром. И ни о чём не волнуйся, я обещаю заботиться о тебе. Сладких снов, Джоуи.

– Ты зачем с ним разговариваешь? – донёсся уже снаружи голос его матери. – Он всё равно не понимает. Лошади – глупые. Глупые и упрямые, так говорит твой отец, а он всю жизнь возится с лошадьми.