Боевые маршруты
Шрифт:
– Вместе мы били врага в первые дни войны. Надеюсь, не посрамите боевой славы и сейчас, - говорю авиаторам.
– Можете на нас положиться, - заверили они.
– Не подведем.
По моей команде бомбардировщики 24-го, а также других полков дивизии взяли курс на Харьков и Барвенково. Я был уверен, что, как и договорились, истребители встретят их на условленном рубеже и будут сопровождать до цели и обратно. Но, как потом выяснилось, истребители в назначенный район не пришли.
Что оставалось делать? Возвращаться обратно? Но это противоречило совести авиаторов. Боевое задание должно быть выполнено во что бы то ни стало. И экипажи прорвались сквозь шквальный огонь зенитных орудий
В каких трудных условиях проходил полет, с какой отвагой сражались бомбардировщики с вражескими истребителями, рассказывали потом оставшиеся в живых экипажи. Картину боя подробно описал, в частности, стрелок-радист флагманского самолета старшина Иван Васильевич Казаков, которого я пригласил сразу же, как только он вернулся в полк. Меня особенно интересовали обстоятельства гибели командира полка Юрия Николаевича Гарбко. Ведь с ним как раз и летал Казаков.
Вот что он рассказал.
"На подходе к цели по нам открыли массированный огонь зенитки. Но мы все же прорвались и нанесли по танкам сильный удар. После бомбежки начали маневрировать, строй распался. Огонь с земли прекратился, а сверху на самолеты набросились "мессершмитты". Нас никто не прикрывал, и это облегчало задачу фашистам. Загорелся один самолет, следом упал другой, третий... Вижу, фашисты заходят в атаку и на наше звено, которое шло лидером полка. На моих глазах "мессершмитты" сбили вначале правого ведомого, затем левого и, наконец, семь истребителей навалились на нашу машину. Я, как мог, отбивался от них. Вел огонь из своего "шкаса" и штурман майор Альховатский. Но через некоторое время его пулемет почему-то замолчал.
Майор Гарбко принимает решение снизиться, идти на бреющем. Теперь мой нижний пулемет оказался не у дел. Фашисты кружили выше пас. Тогда я вынул боковой пулемет с кассетой и установил его на верхний люк. Короткими очередями отбивался от атакующих "мессеров" до тех пор, пока не кончились боеприпасы. "Мессеры" близко подходить боялись. Но, когда заметили, что огонь прекратился, один из них подошел вплотную и с правой стороны прошил бомбардировщик насквозь длинной очередью. На нашем самолете загорелись левый мотор и левая плоскость.
Сделав вывод, что с нами покончено, фашисты отстали. Майор Гарбко продолжал управлять горящей машиной, выбирая площадку, на которой можно было бы приземлиться.
И тут (надо же такому случиться) самолет задевает за плотную сеть проводов, натянутых вдоль железной дороги, и разламывается пополам. Я с задней кабиной оказался в одном месте, а неподалеку упала передняя часть самолета, в которой находились Гарбко и Альховатский. Хорошо, что под нами простиралось торфяное болото. Оно-то и смягчило удар.
Моя правая нога была зажата в нижнем люке, а левая рука в разломе фюзеляжа. Кабина горела, и я с огромным трудом из нее выбрался. Вижу, штурман тянет с пилотского сиденья майора Гарбко. Спешу к нему на помощь. Командир сидел по грудь в болотистой жиже, заполнившей кабину. Мы подхватили Гарбко под мышки, и он застонал от боли. Оказалось, у командира зажаты обе ноги... Проводами, видимо, сорвало педали управления и затянуло их вместе с ногами командира под сиденье. Какие усилия мы ни предпринимали, чтобы освободить его, ничего не получалось. А огонь уже подбирался к штурманскому ящику. В нем начали рваться патроны. Но мы не обращали на это внимания. Жизнь командира была для нас дороже всего. А огонь к тому времени уже перекинулся на пилотскую кабину.
– Ну, все, кончено, - обреченно вздохнул Гарбко и крепко выругался. Он вытащил из кармана партийный билет, другие документы, сорвал с груди Золотую Звезду и передал их штурману. В тот момент на него было страшно смотреть. Ведь жив же, жив человек, а мы бессильны ему помочь.
– Теперь уходите!
– сверкнул он на нас налитыми решимостью и болью глазами. Не успели мы опомниться, как командир выхватил пистолет, приложил его к правому виску и выстрелил. Все это случилось в одно мгновение. Мы были ошеломлены и не сразу нашлись, что делать дальше. Огонь вот-вот подберется к бакам с горючим, но мы не в силах были уйти. Наступило оцепенение, которого я не испытывал даже в боях.
Наконец мы бросились вытаскивать из кабины мертвое тело командира.
Вытащили его на берег, обмыли лицо от крови и грязи и оба заплакали..."
Много смертей повидал я на своем веку, самые невероятные истории о гибели людей слышал, но исповедь старшины Ивана Казакова прямо-таки потрясла меня. Я любил Юрия Николаевича как человека и талантливого боевого командира. Светлая память о нем не сотрется до конца дней моей жизни.
Подробности трагедии, случившейся на безымянном торфяном болоте, я подробно рассказываю еще и потому, что в некоторых книгах смерть этого человека описывается неточно. Думаю, рассказ участника тех событий старшины И. Казакова внесет полную ясность.
О судьбе майора Альховатского я не знаю. Тогда он, помнится, попал в госпиталь. А старшина Иван Васильевич Казаков жив и поныне. В составе бомбардировочного полка он дошел до Берлина, совершил 357 боевых вылетов, заслужил три ордена Красного Знамени, один из которых я вручил ему в Липецке лично, орден Отечественной войны 1-й степени и десять медалей. Сейчас Казаков старший лейтенант милиции, живет и работает в Новодеревенском районе Орловской области.
"Всю войну провоевал задом наперед", - шутливо написал мне несколько позже Казаков. Шутка эта близка к истине. Воздушный стрелок-радист сидел в кормовой кабине, защищая экипаж огнем от нападения вражеских истребителей с хвоста, и в этом смысле его полет всегда был "задом наперед".
Ю. Н. Гарбко в полку очень любили. Гибель его и вообще вся трагедия с 223-й бомбардировочной дивизией болью отразилась на настроении людей. На похоронах Юрия Николаевича в Ельце комиссар полка Исаак Моисеевич Бецис сказал о нем много теплых, хороших слов. Стал вопрос: кем заменить героя-командира? Много в полку было храбрых командиров, но предпочтение мы отдали И. М. Бецису. В полку его уважали не меньше Гарбко. Бецис был умным политработником, умел живым партийным словом зажигать сердца людей. Но, кроме того, Бецис и летал, не раз водил большие группы самолетов в бой. Сочетание всех этих качеств в одном человеке выдвигало Бециса после смерти Гарбко на первое место в полку.
Бециса я знал еще по довоенному времени и однажды выручил из беды. Тогда он занимал должность военного комиссара эскадрильи в 13-й бомбардировочной дивизии, которой я командовал. Во время полетов Бецис забыл перед подъемом в воздух осмотреть машину и только успел взлететь, как моторы обрезало. Самолет он тут же посадил, ничего с ним не случилось. Оказывается, баки не были заправлены горючим.
Вина тут техника. Его обязанность заправлять самолет топливом. Но и летчику положено осмотреть машину, убедиться, все ли сделано как надо. А Бецис не проверил, и его собирались судить. Тогда я взял политработника под свою защиту и избавил от возможного наказания.