Боевые операции в Северной Африке и на Западном фронте в Европе. 1940–1944

Роммель Эрвин

По мере того как события принимали менее благоприятный оборот, отец все больше беспокоился о том, чтобы объективное описание его действий сохранилось после его возможной смерти, чтобы его намерения нельзя было неверно истолковать. По возвращении из Африки он работал над своими бумагами в строжайшей тайне, диктуя или давая черновики для перепечатывания на пишущей машинке только моей матери или одному из своих адъютантов. По возвращении из Франции в августе 1944 года он начал писать отчет о вторжении, но уничтожил его, когда стало ясно, что его подозревают в соучастии в заговоре 20 июля. Вместе с тем некоторые бумаги, которые он, несомненно, сжег бы, будь у него время, сохранились.

Отец

был страстным фотографом. И опять же ради своей книги он вернулся после Первой мировой войны в Италию, чтобы сделать фотографии мест, где воевал в 1917 году, требовавшиеся ему для тактических зарисовок, однако задача оказалось нелегкой, потому что итальянцы не приветствовали немецких офицеров с фотоаппаратами на своей приграничной территории. Мой отец путешествовал на мотоцикле с моей матерью как «инженер». Для книги, которую он планировал написать о Второй мировой войне, он намеревался хорошо запастись фотографиями и сделал их буквально тысячи, и в Европе, и в Африке, в том числе большое количество цветных. Фотографировал он только во время движения вперед, как он сказал мне однажды: «Свое собственное отступление я не фотографирую».

Кроме того, он почти ежедневно писал моей матери, и она сохранила около тысячи его писем.

Лишь часть всего этого материала пережила ожидавшие его превратности судьбы.

Несколько месяцев накануне начала войны мой отец командовал Военной академией в Винер-Нойштадте, примерно в пятидесяти километрах к югу от Вены. Академия располагалась в огромном старом замке. Когда в 1943 году эскадрильи британских и американских бомбардировщиков начали совершать налеты на город и нашему дому угрожала опасность быть разрушенным, мы спрятали часть архива отца в глубоких подвалах замка, другую часть мы отправили на ферму на юго-западе Германии. Остальное мы взяли с собой, когда осенью 1943 года из Винер-Нойштадта переехали в Херрлинген, в восьми километрах от Ульма в Вюртемберге.

Смерть моего отца заставила мою мать еще ревностнее хранить его документы, не только по личным причинам, но и для того, чтобы, когда будет писаться история, можно было сказать правду. Уже во время похорон с ней заговорил офицер СС и попытался выяснить, что сталось с бумагами моего отца. Мы на удочку не попались. Тем не менее была большая вероятность, что их у нас попытаются отобрать.

Поэтому мама сразу начала собирать все бумаги в дом. Я отправился в Винер-Нойштадт за оставленными в подвалах замка документами. В ту пору не требовалось быть провидцем, чтобы понять, что со временем советские войска дойдут до Вены, и полгода спустя они действительно штурмовали замок, упорно обороняемый обучавшимися там курсантами офицерской школы, и тот превратился в груду щебня. Все, что не уничтожили, оказалось разграблено.

С помощью сестры моего отца и капитана Альдингера, его адъютанта, моя мать начала собирать все документы, готовясь в случае необходимости их спрятать. Прятать она решила в разных местах, потому что одно укрытие обнаружат скорее, однако маловероятно, что найдут все.

В середине ноября 1944 года капитан Альдингер, оставшийся с моей матерью, чтобы помочь ей разобраться в делах моего отца, внезапно получил приказ бургомистра Ульма явиться на главный городской вокзал. Говорили, что там будет офицер из штаба генерала Майзеля и он должен обсудить с капитаном Альдингером некоторые вопросы. Месяцем ранее генерал Майзель увез моего отца. Далее капитану Альдингеру сообщили, что этот офицер получил приказ затем отправиться в Херрлинген.

Ни мать, ни капитан Альдингер цели этого визита не знали. Планировался арест? Или они намеревались провести обыск в поисках записей моего отца? Никто не мог сказать.

Работа по сокрытию оставшихся бумаг была максимально ускорена. К вечеру 14 ноября, за исключением черновиков и набросков для личных заметок, в доме остались только официальные военные документы с пометкой «Секретно», которые в любом случае придется сдать.

Утром 15 ноября Альдингер покинул Херрлинген и направился в Ульм. «Машину я оставлю здесь, – сказал он моей матери. – Бог знает, вернусь ли я. Может быть, меня немедленно арестуют. Если нет, я сразу вернусь в Херрлинген».

Моя мать ждала. Когда наступил полдень, она начала всерьез бояться, что Альдингер арестован. Опасность была более чем реальной, поскольку, кроме моей матери и меня, он был единственным свидетелем, знавшим истинную причину смерти моего отца. Часа в три калитка нашего сада открылись. Вошел Альдингер. Он был один и нес под мышкой объемистый пакет, завернутый в белую бумагу. К счастью, опасения моей матери не оправдались. Офицер штаба Майзеля передал жезл и фуражку отца, которые 14 октября после его смерти увезли два генерала. Эти «трофеи» они доставили в штаб-квартиру фюрера, и, как нам стало известно впоследствии, какое-то время они пролежали в столе Шауба, адъютанта Гитлера. Сразу же после смерти моего отца капитан Альдингер от имени моей матери неоднократно и энергично протестовал против такого неслыханного поведения, и теперь, вопреки всем ожиданиям, его протесты увенчались успехом.

К этому времени большую часть документов спрятали в разных местах. Они оказались на двух разных фермах на юго-западе Германии, в одном случае были замурованы в подвале, в другом завалены в подвале кучей пустых ящиков. Небольшой ящик, в котором хранились заметки моего отца о битве за Нормандию, наш друг закопал между стенами руин разбомбленного Штутгарта в части города, настолько разрушенной многочисленными воздушными налетами, что ее вряд ли могли счесть стоящей целью. Дневники отца за 1943–1944 годы отдали на хранение в госпиталь, а другие материалы отправили моей тете в Штутгарт. В доме в Херрлингене мать хранила черновики заметок отца, которые составили первоначальную рукопись об Африке, отснятые отцом во время французской кампании 1940 года пленки и его личные письма.

Как ни странно, мать настолько боялась, что нацистские власти могут завладеть бумагами, что даже не думала, что такой же интерес могут проявить уже приближавшиеся союзники.

Во второй половине апреля 1945 года бомбардировки стали непрерывными. Час за часом американские фугасные бомбы падали на Ульм, горевший днем и ночью во многих местах. С запада и с севера слышались звуки артиллерийской канонады, и день ото дня она становилась все более грозной. Остатки немецкой армии, безоружные, отступали через долину, на которой лежит Херрлинген, кто на телегах, кто пешком, все в постоянном страхе перед налетом американских истребителей-бомбардировщиков. Мобилизовали местный фольксштурм, набранный из четырнадцатилетних юношей и шестидесятилетних стариков. Повсюду расклеили плакаты с надписью: «Кто не защитит Ульм от врага, тот свинья».

Однажды, должно быть, это было 20 апреля, моя мать, выглянув в окно, увидела, что к Ульму приближаются американские танки. Только когда на следующий день солдаты союзников подожгли часть соседней деревни, ошибочно предположив, что та занята немецкими партизанами, и длинные колонны беженцев из этой деревни хлынули через Херрлинген, моя мать забеспокоилась о документах, которые все еще находились в доме. Она подготовила письма, заметки и пленки, чтобы в любой момент взять их с собой. Часть из них она уложила в старый сундук, который с помощью соседей закопала в саду.